В голове Рена засел образ этих бездонных чёрных глаз. Тварь смотрела на Рена с нескрываемым страхом, и что-то прошипела в его сторону перед тем, как броситься бежать…
Рен стряхнул наваждение. Поднял руку. Гримуар за его спиной перелистнулся на нужную страницу. Ладонь Рена покрылась белёсым туманом, на его пальцах разрастался светоч.
Тварь визжала не своим, а девичьим голосом. Тело перевёртыша менялось на ходу, угловатая, но массивная мужская фигура переплывала пластично во что-то тщедушное, нежное, женское… у твари удлинились волосы, а ноги стали меньше, сволочь обернулась на миг и посмотрела на Рена, когда почти достигла стены, и лицо её уже было женским, грустным, испуганным, с плаксиво поджатыми губами. А глаза оставались всё те же… холодные, мёртвые, полные тьмы.
— Стрела Иеримма! — произнёс Рен слово-ключ самого мощного заклинания, из своего гримуара, которое за раз выжгло треть его резерва.
И из его ладони сорвался светоч, он успел разрастись до шара, размером с человеческую голову, а в полёте растянулся в подобие стрелы, и настиг тварь, когда той оставалось до стены не больше пяти шагов.
Вспышка.
Брик, согнувшийся на земле, чуть не ослеп и обеими руками держался теперь за лицо, волоча головой из стороны в сторону, в попытке чуть прийти в себя.
Свет угас.
Рен быстро зашагал вперёд, настигая свою гнилую жертву, за которой гонялся все последние дни, и до которой наконец-то добрался.
Сволочь лежала на земле, в растаявшем от снега кругу, почва вокруг исходила паром и едким белёсым дымом. У неё больше не было ног, вместо них – разорванное брюхо, с выпавшими из него дымящимися кишками. Но перевёртыш всё ещё был жив, она перебирала руками, уже полностью изменившись, несчастная, умирающая девушка. Она всё продолжала ползти к стене, хотя перебраться через преграду у неё теперь не хватило бы сил.
Рен остановился в двух шагах от твари. Страницы гримуара вновь перелистнулись, его глаза вспыхнули светом, что выжег бирюзу, а из поднятой руки вырвались золотистые огненный пучки, на огромной скорости он впивались в тело умирающей твари, каждый раз вспыхивая, они выжигали кусок за куском тёмной плоти. Пока от неё не остались одни лишь обугленные руки, по запястья. Пальцы воткнуты в землю, скрюченные напряжением. С другого конца торчат расщеплённые кости. А чуть в стороне валяется обглоданный череп, что ещё совсем недавно был живым человеком.
— Как же так… — голос старосты позади буквально источает душевную боль, но этому пожилому мужчине невозможно было представить, что в этот миг ощущает Ренуил «Светлый клирик».
Злость ушла. А вместо неё вновь воспалилась едкая совесть. Но он даже вида усталого старосте не показал.
Просто развернулся. Улыбнулся. Подал руку и помог Брику встать. А затем, похлопав Разумного дядьку по плечу, молвил вкрадчиво:
— Мне бы поесть чего, а то так проголодался в пути!
***
В поселении, оказывается, все ели в одном месте. У них для этого было одно общее здание, и они называют его просто «Кухня», хотя само по себе помещение больше напоминает зал среднего по размеру трактира. Деревянные столы, лавки, пол, стены и потолок. Всё из дерева, только разной толщины и загрязнённости. Окон нет, что не удивительно, ведь стеклу в поселении взяться неоткуда, а на улице Зима, весьма холодно. На общей же кухне пахнет дымом и едой, а если конкретней в плане еды – то это какая-то каша с мясными прожилками и почти безвкусный отвар из каких-то неопознанных Реном трав.
Он уплетал эту бурду в компании старосты Брика, что подсел к нему за общий стол, при этом многие из местных смотрели на клирика, но никто больше не подсел к ним и не заговорил с Реном. А он про себя рассматривал местных, и заметил такую странность, что в поселении совсем нет детей. Ни одного ребёнка. Были молодые взрослые, что ещё не перевалили грань детства, но и достаточно взрослыми пока не стали. Подростки. А также в поселении обитали женщины… все как одна угрюмые, но не лишенные диковатого шарма. Некоторые из них посматривают на Рена с интересом, он в ответ то и дело подмигивает девицам правым глазом, стараясь это делать незаметно от старосты Брика…
Всё же Рен три дня провёл в бесконечной скачке, и холодными ночами совсем никто ему не грел постель. И этого ему сильно не доставало, женской ласки, и тепла чужого тела, лежащего рядом, под боком, и руки, ласкающие его мужское естество… ох, как же ему этого не хватало!