Рука проваливается в гриву, Роза теряется ещё сильнее. Лев недовольно фыркает. Даже помереть спокойно не дали.
Голубая Жемчужина скользит по водной глади, поднимает вверх свою изящную ножку, красиво выгибается, бросает мимолётный взгляд на Голубого Алмаза. Продолжает вальсировать, и в полутьме изредка блестят капли воды, шелестит в тишине прозрачная юбка.
— Ты красива, как и всегда, Жемчуг, — шепчет Голубая, протягивая руку к прислужнице, и та покорно запрыгивает на ладонь. — Твои танцы завораживают.
— Спасибо, мой Алмаз.
Жемчужине хочется сказать гораздо больше, чем это сухое «спасибо, мой Алмаз», но она не произносит больше не слова. Алмазу не нужны огромные оды о том, как она счастлива танцевать для неё, как сильно её радует возможность быть полезной. Из глаз с ромбовидным зрачком льются слёзы, заставляя Жемчуг чувствовать привычную тоску по Розовому Алмазу.
Она позволяет себе вольность: приподнимает юбку, тянется к щекам хозяйки и стирает хотя бы малую часть её горьких слёз. Жемчужине вдруг приходит в голову странный вопрос: «Что случилось с Розовым Жемчугом?» Невозможно вообразить горе от потери своего Алмаза, тем более для Жемчужины. Скорее всего, её осколки валяются сейчас где-то на Земле, и Голубая не хочет думать, что Розовая вполне могла пойти на самораскол.
Жемчужные слёзы вторят Алмазным. Руки, сжимающие ткань юбки, дрожат; Жемчужина опускает их и отводит взгляд.
— Тоже скучаешь по ней? — очень тихо спрашивает Алмаз, и та слабо кивает. Голубая относится к ней мягче, чем к другим самоцветам, но она не злоупотребляет этим.
— Станцуй мне ещё раз, Жемчуг.
Прислужница спрыгивает с чужих рук на водную гладь. Она готова танцевать для Алмаза вечность, если потребуется, точно так же, как и остальные Жемчужины. Она готова расколоть свой камень, если так потребует Алмаз. Она готова совершить что угодно, если Алмаз захочет, и жизни без своей хозяйки не представляет.
Точно так же она не представляет, что может испытывать Жемчужина, потерявшая свой Алмаз.
Поводов отвлечься от мыслей о Розовой у Жёлтой появляется предостаточно. На Землю было потрачено слишком много ресурсов, которые теперь безвозвратно потеряны; несколько сотен самоцветов Родного мира попали под повреждающий луч, не успев эвакуироваться. Вложения в Землю абсолютно не оправдали себя.
Алмаз просматривает отчёты и таблицы; вокруг мелькают бесчисленные графики и диаграммы. Если продолжать делать самоцветы по старой схеме, получится неэффективно. Богатых ресурсами планет в зоне досягаемости пока нет, а рапорты разведчиков удивительно пусты. Жёлтой крайне не нравится сложившаяся ситуация, из которой она видит только один выход: намеренно создавать неполноценные самоцветы до тех пор, пока они не найдут хорошую планету.
Она направляет все необходимые файлы Белой, подпирает голову рукой и глубоко задумывается. Можно делать несовершенные самоцветы и улучшать их при помощи технологий, но насколько это оправданно? Не хватало ещё подстраиваться под каждого самоцвета отдельно.
На глаза ложатся чьи-то ладони — впрочем, Жёлтой даже гадать не нужно, чьи именно. На лице невольно расцветает улыбка.
— И чего ты хочешь этим добиться?
— Работа погубит тебя, драгоценная.
— Брось, я всего лишь…
— Всего лишь не вылезаешь отсюда уже два месяца.
— Ты же не вылезала из Зоопарка целый месяц, — парирует Жёлтая и тут же прикусывает себе язык. Не следует упоминать вещи, связанные с Розовой, в разговоре с Голубой.
Однако та не обращает на это внимания и целует сестру в щёку.
— Именно, и раз уж я вылезла из Зоопарка, то и ты вылезешь из своей диспетчерской.
Жёлтую уверенно поднимают с кресла и ведут за собой. У Голубой хорошее настроение — весьма редкое явление в последнее время. На панели мелькает сообщение от Белой, которое прочтётся, видимо, позже.
— И куда ты меня ведёшь?
— Гулять, — беззаботно отвечает Голубая. — По моей колонии или по твоей, мне всё равно.
====== Часть 15 ======
Розовый Алмаз всегда была немного эгоисткой. Ладно, не немного, признаётся себе Жемчуг. Розовая привыкла делать всё, что ей взбредёт в голову, Жемчужина хорошо её знает.
Увлечение мужчинами не становится для неё большой новостью. В свободное время Роза очень любила проводить время в человеческих городах, иногда находила крайне интересных людей, но Жемчужина знает, что та непостоянна. Слишком непостоянна.
Люди интересны Розе не более, чем любая другая органическая жизнь; просто они более сложные — оттого и более интересные, потому она уделяет им больше времени. Любая органическая жизнь недолговечна, поэтому Жемчуг не беспокоится: даже если Роза слишком увлечётся, век людей слишком скоротечен. Самоцветы вечны и бессмертны, и в этом её главное преимущество.
Жемчуг никак не может избавиться от философии Родного мира, не может забыть слов Голубого Алмаза: «Органическая жизнь забавная, но не более». Она не может в полной мере понять Розу, и потому становится немного стыдно.
— Разве сегодня не должен был зайти Ричард? — спрашивает Жемчужина, развешивая постиранные простыни.
— Нет, — легкомысленно пожимает плечами Роза. — Не хочешь прогуляться по берегу? Там такая восхитительная погода, Жемчуг!
Очередное доказательство того, что люди никогда не будут равны самоцветам. Она улыбается и кивает:
— Хочу.
День основания Родного мира совершенно не приносит радости, как это было прежде. Голубая старается выдавить из себя улыбку и прекрасно делает это на публику, но Жёлтую так просто не обмануть: она видит тоску в любимых глазах и боль, которая до сих пор не утихла. Сестра сбегает с праздника сразу же, как только выдаётся возможность, и она бежит вслед за ней, извинившись перед Белой, которой, судя по выражению лица, было глубоко наплевать.
Она ловит Голубую за руку ещё в коридоре, и та пытается безуспешно вырваться.
— Прошу, оставь меня в покое, Жёлтая! — срывается её голос.
— Станцуй со мной.
— Не хочу!
— Голубая!
Жёлтая прижимает сопротивляющуюся сестру к стене, удерживает её запястья и отчаянно пытается успокоить:
— Я понимаю, я всё понимаю, Голубая. Но сейчас ты уходишь в свою комнату, чтобы опять тонуть в горе.
— Да! — не отрицает Голубая. — Это так плохо?! Почему ты не хочешь просто позволить мне!..
— Помнишь, как мы танцевали с тобой в этот день, когда нам было по десятке тысяч лет? — тепло улыбается Жёлтая, чувствуя, как сестра слабо вздрагивает. — Я не понимала, к чему эти глупости, а ты вела меня за собой и говорила, что я слишком хмурая, что мне нужно уметь расслабляться.
Голубая молчит, упрямо сжав губы и опустив голову, однако вырваться из хватки уже не пытается.
— Тогда я едва выиграла последнюю битву и считала себя слишком слабой, недостойной быть Алмазом, — Жёлтая отходит назад и склоняется перед ней в изящном поклоне, заведя одну руку назад, а вторую протягивая ей. — Станцуй со мной. Прошу тебя.
Её горячей ладони робко касается холод чужих пальцев; Жёлтая приподнимает голову и сразу замечает искреннюю, пусть и слабую улыбку сестры.
— Почему ты не захотела потанцевать там? — интересуется Голубая, проходя в свои покои и подавая знак Жемчужинам остаться снаружи.
— Кто-то может пройти мимо, — Жёлтая обнимает её за талию, находит своей ладонью её и несильно сжимает тонкие пальцы. — Не хочу делить твою красоту с какими-то другими самоцветами.
Каким бы ни было платье, надетое на Голубую в дни торжества, в какую бы причёску ни были собраны её тяжёлые длинные волосы, — она всегда выглядит утончённо, величественно держит осанку и красиво складывает руки перед собой. По сравнению с ней у Жёлтой слишком широкие плечи; фигура, по её мнению, нескладная и голос — сталь, в отличие от бархатного шёпота Голубой; до подобного великолепия ей очень и очень далеко.