После освобождения Ясной Поляны во все соединения и части 50-й была разослана листовка, в которой, в частности, говорилось: «Политотдел армии призывает вас, бойцы, командиры и политработники, — преследуйте противника, не давайте ему опомниться, отрезайте от баз, перехватывайте коммуникации, уничтожайте его по частям. Пусть каждый гитлеровец, позарившийся на нашу священную землю, останется мертвым на советской земле!»
В подбитых вражеских танках еще рвались боеприпасы, в воздухе не успел рассеяться дым недавнего боя, а мы с генералом Болдиным были уже в Ясной Поляне. И то, что увидели там, глубоко потрясло нас. Захватчики сожгли среднюю школу и больницу имени Л. Н. Толстого. Они подожгли музей, где разворовали бесценные реликвии, уничтожили мебель, музейный инвентарь. Они надругались над могилой великого писателя…
Командарм приказал секретарю Военного совета батальонному комиссару Н. Н. Дубышкину:
— Составьте, Николай Николаевич, подробный отчет. Об этом варварстве надо сообщить в Москву.
К нам подошла плачущая женщина. Возраст ее определить было трудно, настолько она была истощена и измучена. Познакомились: Мария Ивановна Щеголева, научный сотрудник музея-усадьбы Л. Н. Толстого.
— Как вы тут жили? — спросил я.
— Все было как в кошмарном сне…
Мария Ивановна, оказывается, вела дневник. У меня сохранилась копия этой летописи черных дней Ясной Поляны. Откровенно говоря, мне бы хотелось поместить ее здесь целиком, но дневник уже неоднократно публиковался в различных изданиях, поэтому частично приведу лишь одну запись, предпоследнюю.
«14 декабря. Утро. Иду за водой на средний пруд. Над головой новый незнакомый звук: тонкий свист, похожий на звук сирены. И вдруг невдалеке разрыв снаряда. Тут только поняла, что это не сирена, а полет снаряда…
У здания литературного музея еще стоит машина. Свистят снаряды, — видимо, бой идет где-то совсем близко. Часов в 9—10 вдруг поднимаются клубы дыма со стороны лесничества и больницы. Все больше и больше дыма.
Оказывается, немцы подожгли, отступая, лесничество, больницу и дом отдыха. Деревня в панике: ползет слух, что немцы все сожгут… Бегу и созываю рабочих и служащих — надо спешить спасать музей. Из окон дома Толстого уже вырываются клубы дыма.
Войти страшно. Положение спасает молодежь: Павлик Комаровский, врач Илюшин, Клавдия Литвинова смело вбегают в дом. Они кричат нам, что подожжены три комнаты, но борьба с огнем еще возможна… Мы поднимаем полы, пробиваем потолки, гасим пламя.
Вечером у всех чувство удовлетворения: дом спасен. Конечно, все изуродовано, обезображено. Ничего, теперь восстановим — ведь немцы уже бежали».
2
Каждый воин нашей армии, в каком бы звании он ни был, какую бы должность ни занимал, стремился поклониться памяти великого писателя. Мы всячески способствовали паломничеству людей, которым, может быть, сейчас, от этой вот могилы идти в смертный бой. Коммунисты, комсомольские вожаки частей и подразделений в связи с этим вели большую работу. Пусть все смотрят, видят, знают, на какие подлости способен фашизм! Пусть слушают рассказ отважной русской женщины Марии Ивановны Щеголевой, которая не испугалась остаться среди врагов, чтобы сохранить для советского народа его святыню.
— Беседы, рассказы политбойцов о Толстом — дело очень нужное. Но надо провести еще и митинг, — поделился я своим замыслом с командармом.
Тот, не раздумывая, ответил:
— Обязательно!
Митинг состоялся возле могилы Льва Николаевича. Выступили представители разных национальностей. И каждый говорил, что это и его писатель, писатель всех наших пародов, которые защищают свою единую Родину, и надо крепить единство советских пародов. Так, казах красноармеец К. Улумбаев сказал:
— Гитлер напал на нас, жжет наши села, мучает людей, оскверняет пашу культуру. Люди мира никогда не простят этого Гитлеру. Все нации встали грудью за Родину. Мы ничего не простим фашизму!
После митинга ко мне привели пленного немецкого офицера. Был он из «интеллигентных» фашистов. Да, ему приходилось слышать о русском писателе Толстом, а вот читать его произведения не довелось.
— И не держали в руках ни одной его книги? — удивился я.
Пленный пожал плечами: а зачем? То ясе дикарство обнаружил гитлеровец, когда я спросил, чем он может объяснить надругательства над усадьбой Толстого.