Из-за языкового барьера открытия русских и советских исследователей нередко остаются неведомыми зарубежным ученым и честь открытия приписывается иностранным авторам. В этих случаях восстанавливать приоритет наших исследователей вполне справедливо. Однако фальсификация истории открытия лишь дискредитировала нашу науку.
Мичуринская биология и павловская физиология в больших или меньших масштабах, с большей или меньшей принудительной силой насаждалась в молодых социалистических странах. И здесь преследовались морганисты-менделисты, ломались планы исследовательских работ, в вузах и школах навязывалось преподавание мичуринской биологии. Переводились биологические учебники, написанные советскими мичуринцами, или издавались руководства, изготовленные на скорую руку собственными авторами.
В Чехословакии, на родине Грегора Менделя, внедряли лысенковскую генетику. В декабре 1952 г. в Либлицах, около Праги, состоялась конференция, посвященная неклеточным формам жизни. Конференцию открыл академик Малек, директор Центрального биологического института в Праге, речью о работах Лепешинской как о выдающихся достижениях передовой советской биологической науки. Затем последовала серия докладов чешских ученых, в которых подтверждались все самые дикие данные Лепешинской и ее сотрудников, а также данные Бошьяна, вплоть до образования клеток из кристаллов и превращения бактерии в дрожжевые клетки.
Не лучше обстояло дело и в Польше. Президент Польской Академии наук Ян Дембовский на первом заседании Президиума в 1952 г. в приветственной речи сказал, что польские ученые должны идти по стопам Лысенко и Лепешинской. Профессор Гаевский в статье о положении биологии в Польше писал:
«Лысенкоизм стал синонимом прогресса в науке, правильного применения диалектики и умелого сочетания научных исследований с практическим применением их в жизни. Одновременно те же печать, радио, учебники, научная и научно-популярная литература объявляли так называемую формальную генетику, развиваемую на Западе, синонимом развития идеалистических принципов в атмосфере загнивающего капитализма, синонимом совершенно бесплодных научных изысканий, не имеющих никакого значения для практики. Генетикам „формальным“ присваивались клички такого рода, как „лакеи Уолл-Стрита“, ярлык „вейсманиста“, „морганиста“ или сторонника Менделя был синонимом научной отсталости». «Такого рода воззрения царили у нас безраздельно в течение последних шести лет» (Проблемы ботаники. 1956. T.12. № 10).
В 1952 г. Болгарская Академия наук избирает Лысенко своим почетным членом; в 1959 г. этим же званием удостаивает его Чехословацкая Академия сельскохозяйственных наук.
Несмотря на презрительное, враждебное отношение к буржуазной науке, и Лысенко, и Лепешинская, и Бошьян проявляли большую заботу о пропаганде своих идей и достижений не только в социалистических, но и в капиталистических странах. Книга Бошьяна была переведена на польский, венгерский, французский языки. Книги Лепешинской издавались на румынском, польском, венгерском, чешском, немецком, английском, французском языках. Еще больше «космополитизированы» были труды Лысенко. Открытия лысенковцев докладывались на международных конгрессах и совещаниях. Особенно большую активность в этом отношении проявлял один из ближайших и наиболее невежественных сотрудников Лысенко И. Е. Глущенко. Его выступления за рубежом собирали огромную аудиторию, что он расценивал как интерес к достижениям советской биологии, о чем и сообщал в публикуемых им отчетах о зарубежных поездках. В действительности же причина была иная. Ее точно сформулировали шведские селекционеры Леван и Мюнцинг в журнале «Hereditas» (1951, т. 37). По поводу доклада Глущенко на ботаническом конгрессе в Стокгольме в 1950 г. они писали: «…большинство слушателей, присутствовавших на этом заседании, пришло не столько в надежде узнать новые факты или теории, но чтобы лично повидать и услышать лиц, отрицающих самые элементарные факты науки о наследственности. Химики, отрицающие существование молекул и атомов, несомненно собрали бы столь же многочисленную аудиторию, если бы стали высказывать такие взгляды на Международном химическом конгрессе» (цит. по рукописи В. П. Эфроимсона «Компрометация науки вместо пропаганды мичуринского учения»).