Самые грозные, самые разрушительные последствия трех сессий были связаны с насилием над психикой людей. Об этом следует сказать подробнее. Сталинская диктатура ставила перед советскими гражданами трудные психологические проблемы независимо от их профессиональной принадлежности. Состояние же биологов усугублялось специфическим положением, создавшимся в этой науке. Несогласие с направлениями, официально утвержденными в качестве методологически единственно правильных, расценивалось как политическая оппозиция и влекло за собой как минимум увольнение с работы. Человек, в прошлом высказывавший устно или письменно идеи, противоречащие мичуринской биологии или павловскому учению, должен был признать свои ошибки и отречься от того, что раньше считал истинным. Если ученый занимал высокий пост, то такое раскаяние, как правило, не помогало и с поста его снимали. Характер возмездия за былые грехи частично зависел от местных обстоятельств и от окружающей человеческой среды. В одних институтах бывшего «менделиста-морганиста» увольняли, в других ограничивались выведением из состава Ученого совета, но иногда доносами и клеветой формировали из него «врага народа», в дальнейшем бесследно исчезавшего.
Результаты исследований, противоречащие мичуринской биологии, опубликовать было невозможно; кроме того, они могли принести автору крупные неприятности. Получение же подтверждающих данных укрепляло положение автора и способствовало его карьере. В такой ситуации люди вели себя по-разному. Была предоставлена широкая возможность и для проявления героизма, и для реализации наиболее отвратительных человеческих качеств.
При оценке поведения людей нужно учитывать ряд обстоятельств. Находившиеся на скромных, малозаметных должностях привлекали к себе меньше внимания и испытывали меньший гнет, чем занимавшие более видное положение в научном мире. С членов партии был больший спрос, чем с беспартийных. Перед членом партии, причисленным к морганистам, ставился выбор: публично отказаться от истинной науки или лишиться партийного билета. Мне известен лишь один случай, когда ученый, решая эту трудную дилемму, пошел на сдачу партийного билета. Этим ученым был И. А. Рапопорт, ныне член-корреспондент АН СССР.
Человек, обремененный семейством, находящимся на его иждивении, или несший ответственность за судьбу руководимого им коллектива, был в большей мере стеснен в выборе линии своего поведения, чем не связанный серьезными обязательствами по отношению к другим людям. Учитывая все эти обстоятельства, необходимо все же признать, что в том, как биолог прошел испытания этих трудных лет, решающее значение имела его моральная структура. Одни не шли ни на какие уступки новым течениям, другие использовали сложившуюся ситуацию для захвата руководящих постов в научных и околонаучных учреждениях, для расправы со своими противниками, для материального обогащения. Между этими крайними позициями можно было наблюдать все промежуточные градации поведения.
Лысенковская биология поставила грандиозный эксперимент по социальной психологии, подлежащий серьезному изучению. Эксперимент выявлял пределы прочности моральных устоев у разных людей. Он давал людям материал для самопознания, которого лишены живущие в нормальной обстановке. Ведь нормальная обстановка позволяет человеку до конца жизни сохранить благопристойность своего поведения и остаться в неведении о хрупкости основ, на которых эта благопристойность зиждется. Лысенковский стресс проявил потенциальные возможности человеческих реакций и отношений, которые в скрытом виде существуют, подспудно действуя, и в условиях нормальной жизни. Движущими силами поведения в создавшихся условиях были для одних страх лишиться того, чем обладают, для других — стремление добыть то, чего у них еще нет. Чаще действовали оба фактора.
Принятие догм мичуринской лженауки облегчалось невежеством, и оно могло служить смягчающим обстоятельством. Так, например, если академику ВАСХНИЛ И. Е. Глущенко, одному из наиболее деятельных помощников Лысенко, можно кое-что простить, учитывая его дремучее биологическое неведение, то никакого оправдания не могло быть для Н. И. Нуждина, хорошо эрудированного генетика, работавшего в Институте генетики АН СССР под началом Н. И. Вавилова. За верную службу Лысенко и за предательство науки он получил в 1953 г. звание члена-корреспондента АН СССР, а в 1964 г. чуть не стал академиком АН СССР: Отделение общей биологии избрало его на место, специально выделенное для него по указанию Н. С. Хрущева. Однако при утверждении на заседании общего собрания Академии, благодаря протестам академиков В. А. Энгельгардта, И. Е. Тамма и А. Д. Сахарова, несмотря на заступничество Лысенко, он был провален. Этот эпизод вызвал сильный гнев Хрущева в адрес Академии и несомненно стимулировал его предложение вообще ликвидировать Академию как пережиток царизма.