109. Заключительная часть предыдущего параграфа дает нам повод упомянуть здесь о так называемых пророчествах «с двойным объектом». Речь идет о предсказаниях, возвещающих о каком-нибудь событии в истории Израиля, которое вместе с тем тесно связано с мессианской реальностью. «Первое (объект) относится ко второму не только как меньшее к большему, как посредственное к совершенному, но и как изображение к изображенному лицу, как набросок к законченному произведению… меньшее является как бы средством, в котором или через которое достигается больший и более возвышенный объект.» [298]
Вот пример:
«Пробьются воды в пустыне, и в степи потоки. И превратится призрак вод в озеро, и жаждущая земля в источник вод… И будет там большая дорога, и путь по ней назовется «путем святым»; нечистый не будет ходить по нему… Льва не будет там и хищный зверь не взойдет на него… а будут ходить искупленные. И возвратятся избавленные Господом, придут на Сион с радостным восклицанием; и радость вечная будет над головой их; они найдут радость и веселие, а печаль и воздыхание удалятся» (Ис 35, 6-10).
Эти слова явно относятся к возвращению из вавилонского плена, но путь на родину, как и картина грядущего благополучия, озарены идеальным светом — светом мессианства. Здесь имеется двойной объект: двойное «искупление»; «искупленные», освобожденные Господом из вавилонского плена, это образ людей, духовно искупленных Мессией, от которых не так просто отличить израильтян, избавленных от плена, потому что они, израильские изгнанники, сами являются объектом мессианских благодеяний: действительно, от Мессии они получат в свое время «вечную радость», так же, как теперь, по милости Мессии, возвращаются на родину. Таким образом, это пророчество исполняется в двух временных планах и содержит двойной объект, но с идеальной точки зрения между этими двумя событиями нет ясного различия, так же, как в словах пророка нельзя установить резкого разграничения, относя одни из них к исторической действительности, а другие — к мессианской. Причины этого, как замечал еще о. Ваккари, в том, что «два объекта, исторический и мессианский, объединяются per modum unius (единообразно): первый, как подготовка ко второму и производное от него, второй, как увенчание и более совершенное подобие первого» [299].
Имея в виду цель нашей работы, представляется полезным привести другой пример, весьма спорный, но, как нам кажется, достаточно ясный. Тот, кто читает Псалом 44 (45), не сомневается, что перед ним — приветственное похвальное слово, обращенное к царю из дома Давида по случаю его бракосочетания. Но в ст. 7–8 мы встречаем следующие слова: «Престол Твой, Боже, во век;
Жезл правоты — жезл царства Твоего.
Ты возлюбил правду и возненавидел беззаконие;
Посему помазал Тебя, Боже, Бог Твой
елеем радости более соучастников Твоих».
Каким образом этот царь, «помазанный Богом», и сам называется «Богом» и имеет вечный престол? Ответ находим в Послании к Евреям 1, 8 след., где эти слова понимаются, как обращенные к Мессии. Но тогда при чем здесь этот царь из дома Давида, по случаю бракосочетания которого поэт сочинил свой панегирик, изображая его рядом с невестой?
«Дочери царей между почетными у Тебя; стала царица одесную Тебя в Офирском злате…» (ст. 10).
Слова пророка-псалмопевца имеют двойной объект: царя израильского и Царя мессианского. Автор имеет в виду обоих и обращается одновременно и к тому, и к другому, а точнее — к первому, как образу второго. То, что настоящее намерение автора было именно таково, легко подтверждается преувеличенностью поэтического восхваления в ст. 7. Несмотря на присущее придворному восточному стилю широкое пользование гиперболой, этот стих, относись он только к еврейскому царю, звучал бы нелепо, а в монотеистической среде просто нетерпимо. Но если рассматривать наш текст, как мессианский в указанном выше смысле, становится понятным, в частности, каким образом это песнопение, явно светское, могло войти в собрание священных текстов и почему еврейская традиция, представленная арамейским Таргумом, предполагает, что царь, о котором идет речь, есть Мессия.
Эти мессианские страницы Ветхого Завета, конечно, трудно поддаются толкованию, так как, по замечанию о. Ваккари, «тесная связь между двумя объектами пророчества, придающая им нераздельность, приводит и к тому, что пророк может охватить их одним взглядом и выразить одними и теми же словами. Следовательно, и проницательный экзегет сумеет распознать оба объекта, пользуясь единой формулой. Он должен будет применить к обоим одно и то же пророчество: его мастерство проявится в умении прояснить, что именно в общей формулировке относится к каждому из объектов в соответствии с масштабами одного и другого» [300].
299
A. Vaccari, La «Theoria» nella scuola esegetica di Antiochia, «Biblica» I (1920), 15. Диодор Тарский дал название «Theoria» пророческому лицезрению одновременно двух различных, но взаимно дополнительных реальностей. Вот определение, которое Антиохийская школа почерпнула у Юлиана Экланского: «Теория, как определили ученые, есть восприятие (преимущественно в кратких формах или причинах) тех вещей, которые полагаются лучшими».