— Вась, куда ты? — всполошилась она.
— Говорил я тебе! — дверь в сенцы захлопнулась.
Жена бросилась вслед за мужем, а Петр и Алена невольно посмотрели в окно.
Видно было, как хозяйка, спасая добро, уцепилась за столик, а Василий все-таки сумел размахнуться и с такой силой хватить его о дорогу, что тот с хрустом разлетелся на куски.
Петр повел головой: можно, мол, и так… Спокойно сказал Алене:
— Пиши: «Дорогой Владимир Ильич! Крестьяне и крестьянки деревни Спасское с замиранием сердца следят за тем, как вы боретесь с болезнью…»
А в небольшой комнате на третьем этаже бывшего здания Судебных установлений действительно шла борьба. Ленин и смерть… 30 августа, истекая кровью, он сам поднялся по лестнице на третий этаж, не дав нести себя, величайшим несчастьем считая безысходнейшую необходимость утруждать других, чувствовать себя слабым. Боль была мучительной, но за все эти дни неоднократных перевязок, прощупываний застрявших в теле пуль и других процедур вел он себя стоически.
Сознание работало почти безотказно. Но силам, которые поддерживали, питали его, был определен четко ощущаемый предел.
Доктор Мамонов вначале считал ранение безусловно смертельным, и он же, удивляясь стойкости Ленина, впоследствии сказал Бонч-Бруевичу, что тем не менее опасность миновала.
«А вдруг да не миновала?» — невольно думали все, кто видел лежащего на постели Владимира Ильича, лицо которого осунулось.
Письмо спасовцев Ленину было закончено, продукты уложены в посылку, оставалось малое: сдать на почту. Петр пришел в конюшню бывшего поместья Семичевых запрячь Мальчика. Сами хозяева были выселены из двухэтажного дома во флигель, выкрашенный в красный цвет. Вход в дом перекрестили двумя длинными тесинами, закрыв туда доступ любителям чужого добра уже после того, как часть его успели растащить. Что делать с домом, пока не знали…
Петр, как только появился на усадьбе, заметил, что на него поглядывали из окна флигеля. Вот, мол, хозяйничает на чужом дворе!
На усадьбе совсем некстати появилась Алена.
Помогая запрягать Мальчика, как бы невзначай спросила:
— Может, Василий один съездит на почту? Зачем обязательно двоим?
— Вдвоем веселее… Лучше вдвоем… — отговаривался Петр, чувствуя, что Алена встревожена и что словами ее не успокоить.
Вчера вечером на знаменитом повороте неизвестные напали на мужика из дальней деревни, везшего к себе огромнейший сундук. Сундук был пустой, но грабители не знали того и чуть не убили хозяина. Как же отпустить Василия одного?
Алена, как и все в округе, не могла не слышать об этом происшествии. Знала, что возвращаться Петр с Василием будут поздно… Хотя бы выехали спозаранку! И еще страшило Алену то, что решительность и непреклонность председателя нередко обходились дорого не только ему самому, но и другим. И чаще всего мягкому, уступчивому Петру.
— Что же, поезжай, Петя, — смирилась Алена. — Только об одном прошу: несдержанный он, наш председатель. Построже с ним надо. Покруче!..
Петр как можно ласковее улыбнулся Алене. Ей захотелось еще раз обнять и поцеловать мужа, но в окне флигеля мелькнуло чье-то лицо: еще увидят!
Мысль о том, что ящик, куда был бережно упакован ароматный мед, копченый окорок, сало, сушеные грибы, масло и варенье, через несколько дней окажется у Ленина, а «запрос» сегодня же будет прочтен ему, радовала Василия и делала Москву, Кремль, Ленина еще роднее и ближе. Постучит Иван Тимофеевич минут пять своим ключом, и — подумать только! — слова привета и поддержки от спасовцев, живущих чуть ли не в глухом лесу, станут известны Владимиру Ильичу! Невероятно, но так. А потом подойдет и посылка… Что ни говори, как там ни старайся, а меда и сала такой целительной силы в Москве не найдешь!
— Вот увидишь, — уверял Василий Петра, — спросит Владимир Ильич: а где такая деревня Спасская находится? Принесут ему сейчас же карту и покажут: вот где, мол!
— Нашей деревни, Василий, ни на одной карте нет. Может, на какой штабной только…
— И у Ленина такой карты нет?
— И у Ленина.
— У Ленина — такая карта, что и наша деревня есть! — решительно заявил Василий, словно знал Владимира Ильича несравнимо лучше Петра. — Есть у него такая карта!
Спорить было совершенно бессмысленно, и спор к тому же мог испортить их приподнятое настроение.
Некоторое время ехали молча. Пройдет несколько минут, и неизбежно наступит момент, когда их слова загудят в проводах, тянущихся до самой Москвы.
До почты доехали благополучно, однако она была закрыта. Не успели привязать Мальчика к коновязи, как увидели Ивана Тимофеевича: с дороги сворачивал к почте. Был он уставший, чем-то озабоченный.