Василий огляделся: не ослышался ли? Но и на лицах других испуг и смятение… И вокруг люди молча спрашивали друг друга: что это?..
Прихрамывая, Василий побежал к выходу.
У крыльца, уже окруженный плотной толпой, неказистый мужичонка испуганно продолжал:
— Вот только что свояк проезжал и рассказывал… В городе свояк был… Сам слышал…
Василий подошел к мужичонке, яростно схватил за воротник:
— Ты что мелешь? Ты понимаешь, что говоришь?
Сразу опустел волостной Совет. На полу валялась брошенная впопыхах фата. Валялась опрокинутая табуретка.
В деревне не было телеграфа. Нужно добраться до ближайшей почты в селе, и вот, подавленные страшной вестью, трое спасовцев на телеге мчали по лесной дороге.
Василий суров и непреклонен. Лицо неподвижно. Он решил для себя, что не может этого быть! Не может! Однако и его точил червь сомнения. «А вдруг?..»
Петр грустен и задумчив. Он ничего не пытался скрыть: ни выражения безмерного горя, ни надежды, что, быть может, не все так страшно, и все чувства эти явственно отражались на его лице.
Часа через полтора, чуть не загнав Мальчика, спасовцы добрались до села. То, что они увидели, не предвещало добра…
Небольшая комната собственно почты, отделенная от жилых стеной с высокой белой дверью, была полна всполошенного народа.
Народ разношерстный: крестьяне, учитель с аккуратно повязанным галстуком, вездесущие ребятишки, сам батюшка. Стоял здесь и немолодой небритый мужик в сапогах, развязно посматривавший то на одного, то на другого. Но никому не было дела до этого мужика.
В напряженной тишине слышалось дыхание, глухое потрескивание самосада в огромных цигарках, детские шажки за стеной, в жилой комнате.
Все смотрели на аппарат и телеграфиста Ивана Тимофеевича, сидевшего за ним. Аппарат был внушительный, надежный. На солидной дубовой подставке — множество деталей из натертой до блеска меди. Вольтметр с застывшей черной стрелкой. Неподвижная катушка с узкой лентой бумаги.
Аппарат молчал. Все ждали.
Василий, Петр и Алена обменялись взглядами и вздохнули. Вдруг что-то чуть слышно стукнуло в аппарате.
— Тихо! — крикнул Иван Тимофеевич, хотя на почте и так было совершенно тихо.
Аппарат застучал, дрогнула стрелка, поползла лента.
Все невольно подались к низенькой перегородке, за которой сидел телеграфист. Лица стали еще более напряженными.
— Всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов, всем армиям, — стал медленно читать телеграфист, — всем, всем, всем…
Начало настораживало.
Люди беспрестанно подходили, каким-то образом втискиваясь в переполненный закуток почты, снимали картузы, пытливо ощупывали взглядом собравшихся.
— Несколько часов тому назад, — продолжал Иван Тимофеевич, — совершено злодейское покушение на товарища Ленина…
Василий невольно протянул руку к аппарату, словно умоляя не тянуть, не терзать душу. Но «Морзе» продолжал стучать неторопливо.
— Роль товарища Ленина… — читал телеграфист.
В это время в жилой комнате ребенок шлепнулся на пол, и раздался отчаянный крик. Иван Тимофеевич рванулся было в свою квартиру, но сдержал себя:
— Роль товарища Ленина, — продолжал читать он, — его значение для рабочего движения всего мира…
Сейчас ребенок уже заходился криком. Василий, стороня то одного, то другого, пробрался к двери, вошел в комнату. На полу лежала девочка лет четырех, рядом с ней валялась табуретка.
Василий неловко нагнулся, отставив раненую ногу, и подхватил девочку на руки. Успокаивая, стал качать, прислушиваясь к тому, что читал с ленты телеграфист. Однако девочка продолжала плакать, и он ничего не слышал. Надеясь, что на людях она успокоится, он, держа ее на руках, вернулся обратно.
— …В пятницу, — читал телеграфист, на миг скосив глаза на дочку, — выступал перед рабочими завода Михельсона в Замоскворецком районе города Москвы. По выходе с митинга товарищ Ленин был ранен.
— Жив или нет? — сорвалось у кого-то.
Как ни старался Василий, девочка продолжала всхлипывать, но глазенки ее уже с интересом смотрели по сторонам.
Петр стал шарить по карманам в надежде найти что-нибудь, что могло бы отвлечь ее.
— Двое стрелявших, — продолжал телеграфист, — задержаны. Их личность выясняется.
Сосед Василия, тот самый немолодой небритый мужик, что развязно оглядывал собравшихся, тоже полез в карман штанов. И когда он вынимал замусоленный кусочек сахара, можно было увидеть рукоять револьвера.
Медленно ползла лента. Наверное, только минут через двадцать телеграфист закончил: