— Ты это о чем?! — вскричал Василий, подскочив к нему.
Словно ничего не заметив, незнакомец добродушно протянул кисет с табаком:
— Угощайтесь!
Да, этот мужик и впрямь удивительно ловко умел делать вид, что не слышит того, чего не хочет слышать, и не замечает того, чего не хочет замечать.
— Благодарствуем, — ответил Петр.
— Зря… Зря… — незнакомец встряхнул кисетом. В коробке отчетливо загремели спички.
Василий и Петр обменялись быстрыми взглядами. А мужик, не придав никакого значения тому, что выдал себя, развязал кисет, достал коробок и протянул его Василию, в котором безошибочно признал старшого:
— Возьмите сернички, граждане, а то в темноте невзначай перекусаете друг друга… В своей бывшей Совдепии…
Больше всего возмущал тон: спокойный, даже как будто благожелательный.
Василий, у которого перекосилось от ненависти лицо, рванулся к круглолицему. Петр подскочил, изо всей силы охватил товарища руками.
— Голова… — небрежно похвалил Петра круглолицый и не спеша пошел прочь, пряча спички в кисет.
— Пусти! Пусти! — требовал Василий и кричал, не помня себя: — Ты — пособник!.. Пособник этой сволочи! Пусти!
— Опомнись… — увещевал Петр. — Опомнись, Василий!.. Такие не выходят на дорогу одни…
Когда Василий затих, Петр разжал руки, освободил его. Председатель присел на обочину и, обмякший, уронив голову, стыдясь вспышки минутной ярости, помутившей разум, задумался.
Алена не знала, как поступить: сделать вид, будто ничего особенного не произошло? Подойти к Василию? Но решила чувств не проявлять.
— Почуяли! Ладно… — поднимая голову, твердо проговорил Василий. — Одни не возьмем — партией возьмем! — И уже стал отдавать распоряжения: — На почту ездить каждый день… Алене… Собираться в волисполкоме и читать сообщения… Всех активистов вооружить, каждому быть в полной боевой готовности… Поехали!
Сели, Алена дернула вожжи, телега тронулась.
В эту ночь председатель долго не мог заснуть. Все его существо противилось, восставало, не хотело принимать тревожной вести.
Но ведь все это было на самом деле: почта, полная народа, прерывистый и тревожный стук телеграфного ключа, строгий голос Ивана Тимофеевича, читающего с ленты. И в конце сообщения фамилия: Свердлов…
Нет, в реальности того, что видел и слышал, не усомнишься. Тогда Василий стал отгонять от себя какие-либо сомнения: встанет! Поправится! Переборет! Не может, не может быть иначе! И когда все же страшная мысль тайком проползала в сознание, бывший солдат набрасывался на нее, как на самого опасного врага. Вон! Вон! Вон!
«Не может быть!»
Ленина Василий видел на фотографии в газете и мельком еще на одной, когда был в городе: висела на стене в укоме. Но Василию всегда казалось, что он знал Владимира Ильича так, будто видел его много раз и согласно беседовал с ним о мировой революции, об отношении к середняку и о Восточном фронте. Но больше всего — о мировой революции: ему она была просто необходима. Жена Василия не раз напоминала мужу о том, что неплохо было бы справить новую пару сапог, починить что-то в доме, перекрыть крышу сарая: ведь начальник же! А посмотреть со стороны — живет как последний батрак. Эти разговоры Василий прекращал: мелочная суета, забота о себе, он был уверен, отдалила бы его от того большого, чем он недавно начал жить, и от мировой революции в первую очередь… А приобщил его к подлинно великому он, Ленин… И миллионы других трудовых людей тоже… И вот Ленин лежал сейчас в Москве, представлялось, в какой-то просторной больничной палате с огромными окнами, как в помещичьем доме неподалеку, вокруг стояли врачи в белых халатах и товарищи по борьбе. Делали все, что могли, и ждали… С момента телеграфного сообщения прошли часы… Живой?
Живой! Живой!
Утром председатель собрал в волостном Совете активистов, Петра и еще троих постарше. Рассказал им о вчерашних событиях. Потом припомнил вдруг фронт, свою солдатскую жизнь. И — удивительно! — вспоминая прошлое, Василий как-то потеплел, стал мягче:
— Меня как садануло, думал — смерть! Смерть, и все! Отвезли меня в госпиталь. Да какой там госпиталь! Сарай с дырявой крышей! Раненых человек двадцать, и на всех — старенькая сестра да фершал. Даже не доктор! Чуть пограмотнее мужика. И вот, скажи ты, вылечил! — Василий похлопал себя по груди, по ноге. — Ну а Ленина, Ленина-то ведь не фершал будет лечить, а? Не фершал? — И добавил, успокаивая всех: — Обойдется… Обойдется…
И затем опять — к делу.
— У тебя, Анисим Иванович? — спросил, обращаясь к одному из пожилых.