Двадцать второго декабря съезд слушал доклад о деятельности Совета Народных Комиссаров. Доклад был рассчитан минут на пятьдесят, на час. Но говорил Владимир Ильич значительно больше.
Ленин ходил по самому краю сцены с листочками в левой руке. За последние годы много раз выступал он перед большими аудиториями на собраниях, съездах, конгрессах. Речи и доклады вошли в привычку, стали необходимостью, и тем не менее Владимир Ильич часто волновался перед выступлениями. Каждое — особенное…
Огромные размеры зала Большого театра скрадывал сумрак, лампочки горели тусклым светом, и со сцены зал казался правильной формы большой пещерой, убранной в золото и красный бархат.
Ленин говорил, почти не заглядывая в листочки. Все, что он хотел сказать делегатам съезда, было его собственными мыслями и выводами, которые невозможно забыть или выразить не так: они выстраданы им.
Вопрос об электрификации был не первым. Чтобы добраться до него, нужно было рассказать о войне с белополяками, объяснить временные неудачи в прошлом, рассказать об успехах политики на Востоке, образовании Бухарской, Азербайджанской и Армянской Советских Республик, о торговых отношениях с другими странами, о концессиях, многом другом и только потом о хозяйственном фронте.
Приближаясь к тезису об этом новом фронте, Ленин чувствовал, будто всю жизнь он пробирался, продирался к нему через другие фронты: создание партии, подготовка революции, гражданская война. Их необходимо было пройти всем: стране, партии, ему. И, кажется, прошли…
— Я остановлюсь на последнем пункте — на вопросе об электрификации, который поставлен в порядок дня съезда, как особый вопрос, вам предстоит выслушать доклад по этому вопросу.
Ленин говорил уже давно, начал уставать, хотя по-прежнему энергично и скупо жестикулировал, стараясь каждое слово подать слушателям в своем подлинном значении, до предела обнажив смысл. Только голос его звучал глуше. Но сейчас, когда Ленин коснулся вопроса об электрификации, голос снова набрал силу:
— Я думаю, что мы здесь присутствуем при весьма крупном переломе, который во всяком случае свидетельствует о начале больших успехов Советской власти. На трибуне всероссийских съездов будут впредь появляться не только политики и администраторы, но и инженеры и агрономы. Это начало самой счастливой эпохи, когда политики будет становиться все меньше и меньше, о политике будут говорить реже, а больше будут говорить инженеры и агрономы.
Полутемный притихший зал ответил оживлением. Оттуда словно подул ветерок, донесший вдруг неясный шум… Огромный корабль страны разворачивался на новый курс: рвались, ломались привычные связи, устанавливались новые… Усилил миллионов людей направлялись на преобразование страны, и люди сейчас отвечали ему на это гулом одобрения.
Сотни раз слышал он этот гул, и не меньше — гул несогласия, яростного сопротивления, выкрики и ругань. Но, конечно, одобрение и хула не одно и то же, но и хула, как бы яростна она ни была, вызывала в нем прилив энергии, желание ответить на удар сокрушительным ударом.
Сделав паузу, Владимир Ильич прохаживался по сцене и, все еще чувствуя этот ветерок, доносивший шум одобрения, продолжал:
— Политике мы, несомненно, научились, здесь нас не собьешь, тут у нас база имеется. А с хозяйством дело обстоит плохо. Самая лучшая политика отныне — поменьше политики. Двигайте больше инженеров и агрономов, у них учитесь, их работу проверяйте, превращайте съезды и совещания не в органы митингования, а в органы проверки хозяйственных успехов, в органы, где мы могли бы настоящим образом учиться хозяйственному строительству.
Процесс этот, знал Ленин, будет проходить тоже нелегко. Здесь противниками окажутся не Деникины и Врангели, а люди, считающиеся своими: лодыри, тунеядцы всех оттенков… Годы и годы воспитательной работы…
Мельком взглянув на листок, Владимир Ильич увидел запись: «Порыв крестьян: «свет неестественный», и почувствовал, что о поездке в Кашино, о которой не раз вспоминал с особым удовольствием, он и расскажет здесь тоже с удовольствием.
Но до Кашина нужно сказать еще и о другом: о «томике», потом о Сухаревке-рынке, который легко закрыть, и о «Сухаревке», которая живет в душе и действиях каждого мелкого хозяина и является основой капитализма. Но сначала о «томике»:
— Мы имеем перед собой результаты работ Государственной комиссии по электрификации России в виде этого томика («Успели все-таки печатники!»), — Ленин поднял книгу высоко над головой и потряс ею, — который всем вам сегодня или завтра будет роздан. Я надеюсь, что вы этого томика не испугаетесь. Я думаю, что мне не трудно будет убедить вас в особенном значении этого томика. На мой взгляд, это — наша вторая программа партии.