От Егора Генка выскочил, как заяц, с дрожащим сердцем. Слыша за собой выстрелы и крики милиционеров, он летел сломя голову и буквально скатился с высокого берега Крутихи, перемахнул речку и, пробежав ещё десятка два метров, затаился под карчой ветлы на другом берегу. Потом, переждав, Генка начал потихоньку выбираться.
Его, несомненно, поймали бы, кинься он в сторону Конкина и дальше, в сторону; уездного городка Каменска и железной дороги; его перехватили бы там на любой станции. Вместо этого он побежал в противоположную сторону — туда, где была всего одна, совсем уж маленькая, меньше Крутихи, деревушка Тарасовка. Потом он и сам не мог вспомнить, почему бросился именно сюда. В этом степном районе, в глубине его, подальше от тракта и от железной дороги, сохранились заповедные леса. Такой заповедный лес — Скворцовский заказник — находился к юго-востоку от Крутихи. Протянулся он километров на шестьдесят. У западного края заказника и прилепилась деревня Тарасовка. Из Крутихи вела сюда малоезженная дорога. Но Генка, хотя и в темноте, сравнительно быстро нашёл её.
Он шёл по степи. Освещённая бледным светом узкой луны, ночная степь была таинственна и пустынна. Но Генка ничего вокруг себя не замечал. Почувствовав, что погоня отстала, он совершенно отдался радости освобождения. От души у него отлегло. Он даже засмеяться был готов: так удачно снова провёл милиционеров, второй раз избежал опасности! Вероятно, они теперь тычутся носом в кусты и ищут его. Потеха! Им и в голову не придёт искать его здесь…
Генка бодро подвигался вперёд, иногда оглядываясь по сторонам и стараясь определить, скоро ли может показаться Скворцовский заказник. В заказнике окрестные крестьяне по нарядам лесничества брали строевой лес. Когда Егор Веретенников, работая у Волковых, строил себе новую избу, он часто ездил по этой дороге, завёртывая в Тарасовку. Бывал с ним раза два и Генка. Там жила некая Мариша, к которой они с Егором заезжали и которая приводится ему, Генке, какой-то дальней родственницей — не то двоюродной, не то троюродной сестрой. Вот её-то и надеялся Генка разыскать. Он шёл долго, а заказника всё не было видно, не было даже и отдалённого намёка на него. Начал уставать. Вместе с усталостью пришло раздражение. На тех, кто гнал и преследовал его. Кто был виноват в его несчастной судьбе. Перед Генкой встало широкое лицо Селивёрста Карманова с его татарской, росшей кустиками бородой. Потом снова явился Платон… Генка сжал кулаки. Ведь именно вражда к брату Платону и отдалила его от дома. Сперва Генка только озорничал, затем проделки его стали более серьёзными. Крутихинские парни не только ходили на вечерки, ухаживали за девушками, но и книжки читали, мечтали учиться в городах, вступали в комсомол. В Крутихе, как и в других деревнях, была комсомольская ячейка. Геика Волков на вечерках тоже бывал, но книжек не читал, об учёбе в городах не мечтал. Комсомол… Туда бы его не приняли: кулацкий сын. Старшие братья — кулаки. Один из крутихинских Алексеевых, молодой парень, отошёл от своих богатых братьев, уехал в город учиться, и там его приняли в институт, как «крестьянина от сохи». Учёным будет. Хорошо заживёт. О таком Генка не мечтал, в голове его было другое. Он хотел жениться и в своём доме жить в достатке — больше ничего. Нравилась ему одна девка — дочь барышника Федосова из Кочкина. Генка её увидал на кочкинском базаре. Она стояла в романовской шубе-борчатке, в белом пуховом платке. Румяное круглое лицо, белые зубы. Смеялась, щёлкала орешки; скорлупки так и летели… Словно этими ореховыми скорлупками она выстрелила Генке в самое сердце! Но теперь уж ничего этого не будет. Нет дома, нет и невесты… Платон небось радуется сейчас, что легко отделался от неспокойного брата. А Генка тут страдает..
Многие люди в Крутихе говорили ему, что Платон рассчитывает остаться в старом доме, думает забрать себе всё. Наверно, так оно и было. Если бы Платон хотел всё по-доброму сделать, он бы мог уже начать постройку нового дома для себя и для своей семьи. Так ведь всегда бывало: когда старший брат решал уходить из отцовского дома, оставляя его младшему, он начинал строиться. А Платон всё медлил. Значит, задумал против своего младшего брата плохое! Стоило Генке об этом подумать, как он делался ещё злее.
…Как-то на вечерке один парень обозвал его кулацким выкормышем. Генка полез драться, выбил парню зуб. Его сводили в милицию. После этого он бросил ходить на вечерки, зато часто стал бывать на «майдане» — так крутихинцы прозвали место сборища игроков в карты. В избушку старой одинокой вдовы набивалось пропасть народу. Дым стоял коромыслом, игра шла ночи напролёт. Ругались до хрипоты, жадными руками загребали выигрыш. Генке в карты не везло.