— Свадьба, бачка, свадьба! Ого-ой!
Так и вышло. Селиверст взял её себе в жёны за красоту. В первую же ночь он узнал, что она совращена Федосовым. Селиверст пришёл в ярость. Как! Выдать не тот товар! Даже в торговле лошадьми барышник должен соблюдать некоторые правила честности! Селиверст грозился пристукнуть барышника, тот его уговаривал:
— Брось, не думай о пустом… Хороша баба, благодарить будешь… Лучше скажи — не взяться ли нам вместе за какое-нибудь дело, а? Помогу! Выручу! Друг, свояк!
Федосов быстро хмелел, но, может, просто притворялся. На лошадях и скоте он приобрёл всё своё достояние. Федосов скупал скот в окрестных сёлах и с выгодой его перепродавал. Гурты скота перегонялись по тракту. На заимках же, разбросанных вдоль дорог, скот откармливался и отдыхал после долгих перегонов. И то, что сегодня под стайками у Федосова было пусто, без слов говорило о застое в торговле скотом. Однако Селиверст знал, что барышник занимался и другим, более прибыльным, как думал Карманов, делом: он спекулировал хлебом. Но перепродавал хлеб скрытно, с большой осторожностью. В последнее время он и эти свои торговые операции прекратил. Во всяком случае, когда прошлой осенью Селиверст предложил Федосову купить у него по сходкой цене хлеб, барышник сделал испуганные глаза и сказал, что хотя Кармаков ему и свояк, он из-за него в тюрьму идти не желает.
«Хитрый, подлец», — думал Селиверст о Федосове, рассчитывая в то же время, что тот даст ему возможность укрыться на несколько дней в его заимке, пока уляжется поднятый в Крутихе шум. А тогда видно будет, что делать дальше…
Селиверст вглядывался в вышедшего ему навстречу старика. Ну конечно, это был всё тот же Аким! Федосов давно ещё говорил Карманову, что Аким — человек безродный, безвредный; барышник ему доверял безраздельно. Бывали прежде среди вечных батраков такие люди: сами ничего не имея, они строго блюли интерес хозяина, как свой собственный. Аким принадлежал к их числу. Селиверст с удивлением отмечал, что старик как будто и не изменился даже за все эти годы. Длинная пегая борода, нависшие брови, из-под которых смотрели строгие глаза. Лицо сухое, длинное, с впалыми щеками. Аким был в шубе, пола шубы откидывалась, открывала надетые на старике кожаные залоснившиеся штаны из выделанной сыромятины.
— Здравствуй, Аким! — подошёл к старику Селиверст. — Не узнаёшь?
— Пошто не узнать-то? — глухо ответил Аким, недоверчиво вглядываясь в пришельца. — Не иначе Карманов?
— Он, — подтвердил Селиверст. — А ты всё сторожишь тут?
— Куда ж денешься? — развёл руками старик. — Вот, — повернулся он, — полюбуйся…
Оглядев следы запустения на заимке, Селиверст сочувственно кивнул головой. Он заметил, что старик стал глуховатым. На Акима, да, пожалуй, и на всё здесь словно легла пыль времени. Как раз наступал наиболее оживлённый сезон, когда прежде пригонялись сюда гурты скота. Но уж давно, видно, не бывало тут оживления. Стайки, хотя и были исправны, показались Селивёрсту не такими, как прежде, — хуже, беднее, заброшеннее. Снег во дворе был не примят. Подошла серая большая собака — волкодав, сторожко обнюхала незнакомого. Аким позвал Селивёрста в зимовье. Всё те же нары, железная печка у самой двери, низкий закопчённый потолок, два небольших оконца в стене, обращённой на внутренний двор. Здесь и решил отсидеться Селиверст Карманов.
— Бывает тут Федосов? — немного погодя спросил он.
— Должен скоро быть, — отозвался старик.
— Вот я его и подожду, — сказал Селиверст.
Карп до смерти перепугался в тот день, когда Селиверст заставил его вытащить из подполья старой избы ружьё и спросил о Григории. Он заметил, как передёрнулся брат при упоминании имени Сапожкова. «Убьёт он его, истинный бог, убьёт», — решил Карп и проклял себя за то, что сказал Селивёрсту о поездке Григория в Ксчкино. Когда же Селиверст ушёл в ночь с берданой, Карп решил, что настала пора действовать. С братом ему не по пути. Как точно знал Карп, Селиверст в день убийства Мотылькова куда-то выезжал из дому — и не один, а два раза. Во второй раз он уже не вернулся, его арестовали. На допросах Карп отрицал участие брата в убийстве, чтобы отвести свою собственную вину, так как в противном случае неизбежно встал бы вопрос о соучастии Карпа: как можно, живя с братом в одном доме, не знать, что тот делал и куда ездил? Карп тогда это сразу сообразил. А теперь он должен, чтобы выгородить себя в глазах властей, донести, куда пошёл Селиверст. «Опять он взял бердану, — думал Карп. — Для какой надобности?» Ему представилось, как Селиверст подкарауливает Григория и стреляет в него… И тут его ловят!