Григорий говорил, и Тимофей, казалось, был побеждён его доводами. Но надо было хорошо знать Селезнёва, чтобы не обмануться на этот счёт. Тимофей, как понимал Григорий, всё же остался при своём мнении.
— Ну, а ты как? Чего скажешь? — спросил Сапожков Иннокентия Плужникова.
Молодой и ещё недостаточно твёрдый в своих мнениях, Иннокентий заколебался.
— Народ у нас, Григорий Романыч, беда как тугой на раскачку. С нашим народом разве сразу-то что-нибудь сделаешь?
— Да ведь где же! Конечно! Наше дело отступать, а не наступать, — насмешливо отозвался Григорий.
Иннокентий взглянул на него виновато, а Тимофей сидел попрежнему невозмутимо.
— Показывай список, кто скот просит, — повернулся к Плужникову Григорий.
Иннокентий достал разграфлённый листок бумаги.
— Домна Алексеева, — читал по списку Григорий. — Корову бы ей… Ну, этой надо. С ребятишками… Вдова.
— Николай Третьяков, — продолжал читать Григорий и запнулся. — Это какой же Николай Третьяков? — спросил он.
— Да Никула.
— Тьфу ты, пропасть! — усмехнулся Григорий. — Привыкли уж: всё Никула да Никула, а тут вдруг Николай. Ну, этому бы я не дал. Подкулачник.
— Заявление он подал, — сказал Плужников.
— Это мало важности, — строго взглянул на него Григорий.
— Анисим Шестаков… Савватей Сапожков… Филат Макаров. Это что за Филат?
— Который прошлое лето батрачил у Кармановых.
— Знаю, — сказал Григорий. — А чего он просит?
— Лошадь. Избу хочет ставить.
— Ну вот, к собственности подтолкнём! Чего вы испугались? Посмотрите, вон как сделали в Кочкине. Они не стали тянуть с коммуной, а раз-два — и готово! Нефедов молодец, он понимает, что всё надо делать перед весной…
— Одни-то мы не подымем, надо с народом, — сказал Тимофей.
— Дело ясное, с народом, — проговорил и Сапожков. — Да народ-то сам собой не может, его надо подтолкнуть.
— Вот и надо подумать, куда толкать-то будем. Дело новое.
— Да где ж новое! — сердито возразил Григорий.
А Тимофей вздохнул и сказал примирительно:
— Подумаем, остынем. В этих делах не мешает погодить. Вот поговори с мужиками, послушай, что скажут. Коммунистов, конечно, в порядке партийной дисциплины можно обязать в коммуну войти. А вот с беспартийными как? Попробуй сагитируй нескольких, тогда к этому вопросу вернёмся!
— Ладно! — махнул рукой Григорий.
«Упрямый, чёрт», — скорее с одобрением, чем с досадой на Тимофея, сказал себе Григорий. «Эх, был бы теперь Мотыльков! Дмитрий бы уж поговорил с Селезнёвым не так, как я». Григорию иначе и не представлялось, а только так, что Мотыльков, будь он жив, его непременно поддержал бы и убедил Селезнёва в необходимости организовать в Крутихе коммуну. «Плохо я говорил, не сумел доказать Тимофею», — думал Григорий.
Решили особо нуждающимся выдать коров и лошадей. Но не всех, большую часть временно оставить в распоряжении кресткома. Первым пришёл в сельсовет Филат Макаров — бывший кармановский батрак. Он был в овчинном полушубке, в лохматой шапке, подпоясан бечевой. Филат снял шапку, поздоровался.
— Подходи ближе, — сказал ему Иннокентий Плужников. — Тут вот расписаться надо.
— А видишь, какое дело, — смущённо проговорил Филат, — я ведь неграмотный.
— Ну ладно, я за тебя распишусь, — предложил Иннокентий.
Филат не ответил.
— Деньги-то платить, ай нет? — спросил он, когда Иннокентий расписался за него.
— Бесплатно, — сказал Плужников.
— Благодарим покорно, — поклонился Филат. — А который же, к примеру, конь-то мой теперь будет?
— Чалый.
— Чалый? Ну, спасибо вторично. Этого коня я знаю. Доводилось, когда жил у Селивёрста, езживать на нём. Конь добрый…
— И не старый.
— Какой же старый? По пятому, кажись, году..
Филат произносил эти слова сдержанно, степенно, а улыбка так и сияла на его обветренном лице. Потом он нахлобучил шапку и поспешно вышел. Через несколько минут он прошёл мимо окон сельсовета по улице, ведя в поводу рослого чалого коня.
Вслед за Филатом явился Никула Третьяков. Он стоял у порога и мял в руках шапчонку.
— Вот крестной тебе назначил выдать корову, — сказал Никуле Иннокентий. — Не надо бы тебе выдавать, да ребятишек твоих пожалели.
— Так, так, — сказал Никула.
— Бесплатно даём.
— Так, так…
— Иди, распишись вот здесь и забирай корову.
— Так, как, — снова повторил Никула, но не стронулся с места.
Третьякова одолевали сомнения. Он и подал заявление в крестком, и опасался, что может вернуться Селиверст или Карп Карманов. «Вдруг всё перевернётся?» — думал Никула. Он и сам не очень верил в вероятность этого «вдруг», но Кармановых привык бояться.