— Конечно. Теперь он готов изобличить этого Джека-Олега на очной ставке. Это нам пригодится.
— А долго ему, этому гаду, ходить на свободе?
— Столько, сколько мы ему позволим. Он еще должен встретиться с нужными людьми. Нужными ему и нам. Пусть походит. А вы уж, пожалуйста, не мешайте ему.
— А пока он запутывает честных людей.
— Вы имеете в виду Екатерину Воронцову? Встреча в универмаге ничем ее не запятнала.
Игорь Сергеевич всегда уважал мастерство людей, работающих в неведомых ему областях. То, что этому майору известен каждый шаг Олега, даже случайная встреча с Катей, — произвело на него впечатление.
— Каюсь, товарищ майор, виноват.
— А мы вас ни в чем не виним. Просто посчитали нужным сдержать ваш напор. Надеюсь, вы понимаете, что наш разговор разглашению не подлежит?
— Я воевал, товарищ майор.
— Ну, лишнее напоминание не повредит... Разрешите дать вам совет?
— Слушаю вас.
— Уехали бы вы на место службы, до суда по крайней мере. Изведете вы себя здесь.
— Вы думаете, там я буду меньше думать о сыне? Ошибаетесь, хуже мне будет.
— Вам виднее.
— Вы мне лучше скажите, неужели Генка будет сидеть на одной скамье с этим прохвостом?
— Что вы! — громче обычного сказал майор. — Дело вашего сына выделено, идет по другой статье, к нам отношения не имеет. Нам он был интересен только как свидетель.
— Неужели его осудят на заключение? — Этот вопрос вырвался как стон. Он торчал занозой, тесня все остальные мысли.
Майор смотрел в большое окно. Лицо его стало сухим и невыразительным.
— Трудно в таких случаях гадать. Дело суда. Скажу только, сидел бы я на месте судьи, с легким сердцем ограничился бы условным осуждением.
Игорь Сергеевич посидел еще, пока волнение перестало давить на горло, и встал.
— Благодарю вас, товарищ майор.
— Рад стараться, товарищ полковник, — снова улыбаясь, с шуткой в голосе отрапортовал майор. — Разрешите ваш пропуск, я подпишу.
29
Как всегда, после рабочего дня, Анатолий шел пешком неторопливым прогулочным шагом. Хотя резкая смена обстановки стала привычной, он всякий раз переживал нечто схожее с возвращением из дальней поездки. Жаловаться было не на кого. Он сам обрек себя на каждодневное, бессрочное заключение. Сам взвалил на себя ношу чужих бед и чужого отчаяния. Завтра за ним опять на целый день закроется железная дверь, а пока можно идти, куда ведут глаза.
Он не сразу узнал поравнявшуюся с ним Антошку. Она долго сидела в скверике, ждала его, а когда увидела, обежала квартал, чтобы выйти навстречу, и запыхалась.
— Ты что? — встревоженно спросил Анатолий. — Мама здорова?
— Ну конечно здорова. Чего ты испугался? Случайно проходила мимо, вижу — ты идешь. Или мне нужно было сделать вид, что я тебя не заметила?
По Антошкиному лицу ничего нельзя было понять. Не было на нем ни радости, ни печали, — только волнение, неизвестно чем вызванное. Анатолий не видел ее после памятного вечера у Воронцовых и сейчас снова испытал стыд за грязные Катины слова.
— Ты говоришь неправду, Антоша. Встретила ты меня не случайно. Что-то стряслось.
— Хорошо. Стряслось! — Антошка крепко взяла его под руку и пошаркала туфлями по асфальту, пристраиваясь к его шагу. — Стряслось удивительное происшествие. Мне захотелось пройтись с тобой, вот так, погулять. Имею я на это право?
— Допустим.
— Мы с тобой еще ни разочка не ходили по улице, не ходили в смысле — прогуливались.
— Что-то темнишь, Антошка. В университете порядок? Как экзамены?
— И в университете порядок, и дома порядок, и в городе порядок. А ты меня любишь?
Обычная Антошкина манера — ни с того ни с сего озадачивать собеседника несуразными вопросами.
— Терпеть тебя не могу.
— А я могу.
— Что можешь?
— Терпеть могу. Тебя. Хотя это нелегко. Ты иногда бываешь такой... — Антошка не нашла слова и не закончила фразу.
После объяснения с Катей Анатолий часто вспоминал ее грубые, несправедливые обвинения. Они по-прежнему возмущали его и укрепляли в принятом решении. Он удивлялся женской фантазии, способной так извратить невинную привязанность девчонки, оставшейся без отца, к старому другу семьи. Но в то же время Катя заставила его переворошить в памяти Антошкины слова и поступки за последние месяцы. Шевельнулось было подозрение, что все не так просто, как ему казалось. Но он легко отмел его.
Вполне естественно, что Антошка относится к нему с нежностью, и улыбается ему ласково, и ведет себя с ним как с близким человеком. Ведь она выросла на его глазах. Он был ее старшим братом, которого она обнимала при встрече, кому доверяла свои тайны, с кем делилась радостью. Как же ей вести себя иначе? Может быть, она сама запуталась и не может разобраться в своих чувствах? Так это же так просто распутать... Глупости, ей такое и в голову прийти не могло.
— Как твой Гена? — спросила она.
— Завтра суд.
— Посадят?
— Не думаю.
— Ты доволен?
— Да.
— Ты куда идешь?
Анатолию не хотелось говорить ей, что он живет в общежитии. Хотя Ольга Васильевна уже в курсе событий и Антошка, наверно, тоже знает.
— Мне еще нужно зайти в одно место.
— А потом?
— Что потом?
— Куда пойдешь?
— Ты какие-то странные вопросы задаешь. Потом, потом... Потом пойду к себе спать.
Антошка посмотрела на него сбоку, даже вытянула вперед голову, чтобы увидеть все его лицо, и замолчала. Рука ее вздрогнула.
— Когда уезжаешь в экспедицию? — спросил Анатолий.
Антошка не ответила. Анатолий остановился, повернул ее лицом к себе, поднял обеими руками ее опущенную голову.
— Ты чего?
Антошка послушно держала закинутую голову в его ладонях. Глаза смотрели страдальчески. Сжатые губы дрожали.
— Что с тобой, Антоша?
— Ничего, — сказала она, освободившись, и снова взяла его под руку.
— Ты мне загадок не задавай, и без того тошно, — сердито сказал Анатолий.
— Пойдем к нам, Толя, — чуть слышно сказала Антошка.
— Поздно, Антоша, завтра постараюсь выбраться пораньше.
— Совсем пойдем.
— Как это совсем?
— Там тебе плохо. Будешь у нас жить.
«Вот оно что, — обрадовался Анатолий, — это она из жалости считает меня бездомным и прибежала на помощь. Ольга Васильевна прислала или сама додумалась?»
— Спасибо, милая, зачем я вас буду стеснять? У меня в общежитии вполне терпимые условия.
— Ты нас совсем не стеснишь. Мы будем так рады. И мама...
— Ни к чему это, совсем ни к чему. Спасибо тебе и маме за приглашение, но поверь, что мне так удобнее. И от работы близко. И это ненадолго.
— А потом?
— Опять «потом». Потом мы переедем с Катей в свою комнату.
Антошка всхлипнула, быстро-быстро достала из сумки платочек.
— Ты плачешь или сморкаешься?
Антошка долго вытирала нос, глотала слезы, чтобы не мешали говорить.
— Она тебя не любит.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю. Она плохая, она тебя не любит.
— Ну, Антошка, это ты уж вовсе глупости говоришь. Мы с ней любим друг друга, и все у нас наладится.
Он уже догадывался, что слезы не от сочувствия к его бездомности, но еще надеялся, что ошибается. Опять остановился, хотел посмотреть ей в глаза. Но она не далась, отвернулась, потянула вперед. Свободной рукой Анатолий погладил ее пальцы.
— Скажи... Это ты хочешь, чтобы я жил у вас, или мама?
— И мама.
— Но прежде всего — ты?
— Я.
— Интересно, — сказал он, не зная, как подступиться к решающему вопросу. — И как ты себе это мыслишь?
— Ничего я не хочу мыслить. Я думала... ты меня любишь.
— Конечно же люблю. И тебя люблю, и маму.
— А я тебя люблю не так, как маму.
Больше спрашивать было не о чем. В одном Катя оказалась права. Антошка в него влюблена, страдает по его вине. Его охватило чувство растерянности, и жалость к этой девушке, и страх за нее.
— Антоша... Ты заблуждаешься. Ты одно чувство приняла за другое. Ты мне тоже дорога, как самый близкий человек, но... понимаешь, это другое. Ты слышишь меня?
Антошка шла как слепая, цепко держась за его руку.