Наконец один из них, с огромной огненно-рыжей шевелюрой, не принимающий участия в игре, удостаивает меня ответом:
— Вон на той лестнице, на четвертом этаже.
Через пять минут я возвращаюсь обратно. На лице у меня написано огорчение.
— Не повезло, — говорю я рыжему пареньку. — Ее нет дома.
— Подождите, придет, куда она денется, — не слишком вежливо отвечает он мне, не отрывая взгляда от игры.
Это как раз то, что мне нужно. Я сажусь на край скамейки и вынимаю газету.
Мне двадцать четыре. Им — по шестнадцать-семнадцать. Не такая уж и маленькая между нами разница: в этом возрасте ведь каждый год имеет значение. Но мне нужно найти с ними общий язык. Я обязан это сделать, иначе не выполню задание Кунгурцева. А какое, собственно, задание он мне дал?
У нас нет серьезных оснований считать, что кражу в квартире Парадиевой совершили эти подростки. В принципе, конечно, такое могло случиться, но ведь никто из высказавших это предположение не смог представить в его защиту ни одного мало-мальски убедительного довода.
Поручая мне проверить версию с мальчишками, Кунгурцев сказал:
— И, кроме того, если эти предоставленные самим себе ребятишки еще не воры, то они могут ими стать. Посмотри, что можно для них сделать.
Когда я был таким, как они, я удивлялся взрослым, которые не могли понять меня и моих приятелей. Мне казалось, что через много-много лет, даже в пятьдесят, я сумею остаться своим в любой компании мальчишек. Увы, это оказалось одним из многих моих заблуждений. Сейчас мне двадцать четыре, и я не представляю себе, о чем могу разговаривать с этими ребятами, такими, каким я был сам всего восемь лет назад.
На первый взгляд они очень похожи друг на друга. Все юные, вихрастые, задорные. Но стоит немного к ним присмотреться — убеждаешься, что они очень разные. Разные по манерам, поведению, по тому, как играют в карты и даже по тому, как к ним относятся остальные.
Вот, например, коротышка в голубой бобочке на «молнии». Ребята относятся к нему пренебрежительно. За десять минут, что я здесь сижу, никто ни разу не обратился к нему по имени. Играет он очень осторожно, даже трусливо и все-таки проигрывает. Игра идет на деньги. Когда он выигрывает, то смеется визгливым, бабьим смехом. Но смеется он все реже и реже, потому что играть ему больше не на что.
А вот имя, которое здесь произносится чаще других, — Сашка. В игре одновременно могут участвовать только двое. Партнеры его постоянно меняются. Сашка же все время в игре. Он играет легко, весело, без всякого напряжения и все время выигрывает. У него неправильные черты лица, прилизанные волосы, мелкие зубы. Он веселый, но недобрый и, как мне кажется, очень жадный. В игре его интересует возможность легко заработать деньги. Когда коротышка в бобочке, проиграв все, пытается играть в долг, Сашка так цыкает на него, что тот в страхе пятится.
Игра кончилась. Стемнело. Уже трудно различать карты, да к тому же Сашке больше не с кем играть. Рыжего Павла, который объяснил мне, на какой лестнице квартира десять, карты совсем не интересуют. У него хорошее, интеллигентное лицо. Время от времени он вдруг задумывается, смотрит куда-то на стену дома, как будто видит там что-то, недоступное другим.
Игорь, как мне кажется, здесь главный. Он и больше, и, видимо, сильнее любого из них. И Сашка просто боится у него выигрывать. А тот тоже не рвется в бой.
Закончив игру, Сашка берет в руки гитару, проверяет большим пальцем, как натянуты струны, и передает ее Игорю. Игорь обводит взглядом присутствующих, выясняя, готовы ли они слушать его, и поет довольно приятным, немного вибрирующим голосом:
В другое время я посмеялся бы над пессимизмом шестнадцатилетнего мальчишки, но сейчас мне не до этого. Я мучительно думаю, как мне привлечь внимание ребят. На меня они даже не смотрят. А мне обязательно нужно завязать с ними знакомство, но так, чтобы инициатива исходила от них.
Я достаю пачку американских сигарет с яркой, кричащей этикеткой, щелчком выбрасываю из коробки одну сигарету, дольше, чем это нужно, задерживало пачку в руке, повернув ее рисунком к ребятам. Моя хитрость удается. Сашка замечает сигареты. Он встает, неторопливо и с достоинством подходит ко мне:
— Аллё, дайте закурить.
Это не просьба, почти приказ. Церемониться ему не к чему. Но я не тороплюсь. Пристально, в упор смотрю ему прямо в глаза и перебрасываю сигареты через его голову Игорю. Сашка, бросив на меня злобный взгляд, возвращается назад, как побитая собака. Пожалуй, мой эффектный жест производит впечатление на всех, кроме того, на кого он главным образом был рассчитан. Игорь небрежно ловит одной рукой пачку и, не выпуская из другой гитару, сразу же, не удостоив меня вниманием, передает сигареты соседу. Зато остальные с любопытством, напрягая зрение в быстро сгущающейся темноте, рассматривают лихого ковбоя, набрасывающего лассо на полуобнаженную амазонку, и бесцеремонно опустошают пачку.
Ко мне она возвращается почти пустая. Зато в компенсацию за утраченные сигареты завязывается какое-то подобие разговора.
— Я б такую тоже заарканил! — говорит, делая глубокую затяжку, белобрысый худенький паренек по кличке Хрящ.
Ему не больше пятнадцати. По идее, я должен был бы отвесить ему за курение подзатыльник, но здесь я вынужден вести с ним разговор на равных, как взрослый со взрослым.
— Сигареты из Штатов? — интересуется Сашка. — А сами давно оттуда?
— Да нет. Это товарищ привез.
Интерес ко мне заметно падает.
— Что же ваша знакомая вас обманывает? — вдруг спрашивает Сашка.
— А ты откуда знаешь, к кому я пришел? — отвечаю я вопросом на вопрос.
— Так вы же сами сказали, что ее нет дома, — говорит Павел дружелюбно. — Да и потом, мы ведь здесь всех знаем.
— Да, на полчаса всего опоздал, а ее уже нет. Хотелось бы дождаться, а то темнеет, а у вас тут, говорят, неспокойно. Старика какого-то обокрали.
— Да не старика, а женщину, — простодушно поправляет меня Хрящ. — Лидию Васильевну. Да только мало у нее, говорят, взяли. Жадная она, из-за рубля задавится.
Я перехватываю молниеносный взгляд, который Сашка бросает на Игоря, но делаю вид, что ничего не замечаю.
— Помолчи, Хрящ, — с угрозой говорит ему молчавший до сих пор Игорь. — Что ты в этом понимаешь, мал еще!
Я встаю.
— Да, пожалуй, мне ее не дождаться. Пока, ребята...
4
— Ты только не переигрывай, — сердито сказал мне на следующий день в отделе Петр Иванович Кунгурцев. — С ребятами все-таки дело имеешь.
— Ну, Петр Иванович, что же мне, прийти и представиться: лейтенант милиции Аксенов? Кто тут воры? Стройся! В отделение шагом марш!
— Ну ладно, ладно! Нечего передергивать. Нельзя ли поближе к делу?
— Да нет никакого дела, Петр Иванович. Ребята как ребята. Никто ими, как видно, не занимается. Никому до них нет дела. Проводят все свое время в мрачном, захламленном дворе: и курят, и ругаются, и в карты играют. Об ограблении квартиры они, может быть, что-нибудь и слышали, но сами вряд ли к этому имеют отношение.
— К сожалению, имеют, — мрачно сказал Кунгурцев.
Детская преступность всегда особенно сильно волновала его.
— Вам что-нибудь удалось узнать? — спросил я.
Петр Иванович молча протянул мне несколько листков бумаги, исписанных мелким почерком оперативного уполномоченного Лаврикова. Из его сообщения я узнал, что на следующий день после ограбления квартиры Парадиевой в комиссионном магазине на Новой улице был задержан человек, сдававший синий отрез Парадиевой. Он оказался чистильщиком ботинок на привокзальной площади. На вопрос Лаврикова, откуда у него отрез, он ответил, что вчера к нему подошел высокий мужчина цыганского типа лет сорока пяти — пятидесяти и предложил ему купить по дешевке отрез, так как очень спешил на поезд.
— «Нужны деньги, друг, а времени сдать в комиссионку не осталось», — так он мне сказал, товарищ старший лейтенант, — заявил чистильщик. — Ну, я и решил немного заработать. Ведь не враг же я себе.