В другом зале на холсте крупным планом отпечатки босых ног человека и обезьяньих лап. Рядом раскрашенный всеми цветами радуги натуральный унитаз, на котором восседает маке г человека с ослиной мордой. Временами свет в зале гаснет, прожекторы высвечивают картину и макеты. Все это сопровождается звериными рыками и истошными человеческими воплями.
Должен сказать, я не против поисков новых форм в живописи, я за разнообразие творческой манеры. Попытки перейти границы между различными видами искусства, совместить рисунок, проекцию, световые эффекты сами по себе интересны. Но то, что демонстрировалось на этой выставке, — дико и примитивно во всех отношениях. Убожество и нарочитое уродство, пещерное понимание искусства, даже если оно и преподносится под видом «искусства как средства информации». Это профанация искусства. Честно скажу, я расстроился. Не признаю такого рода выкрутасов. Для меня живопись — это Рембрандт, Боттичелли, это Серов, Репин, Лактионов, Дейнека. Подлинные шедевры надо смотреть в Лувре, Эрмитаже, Третьяковской галерее, Русском музее…
Речь заходит о планах художника. Брешна оживляется:
— Хочу побывать на химическом комбинате под Мазари-Шарифом, сооруженном при содействии Советского Союза. Задумал создать серию портретов людей, руками которых построено предприятие. Там работает один интересный русский человек — Аркадий Рагозин, главный специалист. Под его руководством готовились квалифицированные кадры из афганцев. Видели бы вы, с каким уважением и любовью относятся к нему на предприятии.
Несколько часов провел я в доме афганского живописца. Он с неподдельной радостью и гордостью говорил, что осенью Общество советско-афганских культурных связей намерено устроить в Москве выставку его картин. «Это для меня большая честь, — подчеркивал художник. — Поверьте, я говорю искренне». Забегая вперед, скажу, что выставка картин Брешны состоялась. Она заслужила высокую оценку зрителей, нашей печати и критики.
У него были большие планы. Смерть застала его за работой над очередным полотном. Скончался он на 68-м году жизни. Официальная даудовская печать сообщила о смерти Брешны в небольшой заметке. Дауд, портрет которого тоже отказался написать этот выдающийся художник, мстил замалчиванием его памяти.
…Многие из родных думали, что Аслан Хайдарзад выберет карьеру чиновника. Учился он в аристократическом лицее Хабибия, выпускники которого, по установившейся традиции, поступали на государственную или военную службу.
Иначе будущее своего сына представляла мать, женщина образованная, передовых взглядов. Она видела, что карьера чиновника мало интересует сына. С детских лет Аслан увлекался рисованием и резьбой по металлу. Мать поддерживала это увлечение, которому он отдавал все свободное время. Потом его страстью стала скульптура. И это уже было серьезно. Но в те годы в Афганистане не было ни одного профессионального скульптора, и искусство ваяния ему пришлось постигать самостоятельно, по книгам и альбомам, которые дарила ему мать.
Однажды, на последнем курсе лицея, Аслан привез огромную глыбу мрамора. Во дворе был сооружен навес — своеобразная студия. Почти полгода каждый день до глубокой ночи оттуда доносились постукивание молоточка, скрежет инструмента, обрабатывающего камень.
Наконец Аслан пригласил родных и друзей по лицею. На небольшом деревянном помосте стояла метровой высоты фигура молодой девушки. Одной рукой она срывала паранджу. Красивое лицо, обращенное к солнцу, светилось горделивой улыбкой.
— Да это же наша Назима! — воскликнула мать.
Девушка, которую изваял в мраморе Аслан, существовала в действительности. Звали ее Назима. Она была в числе первой группы девушек-медиков, получивших дипломы врачей в Варшаве. По возвращении в Кабул Назима работала в государственном госпитале и часто выезжала со своими коллегами проводить вакцинации среди населения отдаленных районов.
Работа нелегкая и опасная. Однажды фанатики из Газни совершили на нее покушение. В лицо девушке плеснули серной кислотой. К счастью, она вовремя отпрянула в сторону и жидкость ее не задела. Девушка приходилась дальней родственницей матери Аслана, часто бывала у них, много рассказывала о своей работе в госпитале.
В тот год в Кабуле проходила выставка прикладного искусства и ремесел. Друзья уговорили Аслана принять в ней участие. Выставленная им скульптура девушки была единственным экспонатом такого рода. Она привлекла внимание общественности не только мастерством исполнения, но и своей социальной направленностью. На молодого скульптора обрушились религиозные фанатики. Ведь ортодоксальный ислам запрещает изображать людей и животных.
Но жюри, в состав которого входили такие известные прогрессивные деятели культуры, как художники Абдул Гафур Брешна и Саид Машал, отметило его работу как лучшую и присудило почетный диплом. Молодым скульптором заинтересовались. Брешна оказал ему поддержку. В 1957 году, после окончания лицея, Аслан — ему тогда исполнилось восемнадцать лет — уехал в Италию на учебу.
Жаркий август 1973 года. Я сижу в небольшой комнатке афганского скульптора на втором этаже. Из окна накрывается вид на заснеженный склон горы, подступившей к самому дому. Стол и полки завалены карандашными эскизами, альбомами, в которых хранятся снимки ею работ, вырезками из иностранных газет, журналов с критикой его произведений. На стене — бронзовая тарелка с изображением Бируни.
Аслан рассказывает о времени, проведенном в Италии. Там им создана серия скульптурных работ по афганским мотивам, получивших национальные и международные премии. Но почти все это пришлось продать. В авиационной катастрофе погиб отец — надо было содержать семью.
Одно время, — говорит он, — я начал было увлекаться модернистскими течениями. Но вскоре понял, что это не мой стиль. Я, как и мой учитель Абдул Гафур Брешна, сторонник реалистического направления, люблю классику. Только работая в реалистической манере, я смогу показать жизнь моего народа, его стремление к миру и прогрессу, борьбу против всего, что тормозит движение Афганистана вперед.
Меня, как и многих моих друзей, волнует, что женщина в нашей стране все еще находится в угнетенном состоянии, она еще не заняла достойное место в общественной жизни. Если и есть какие-то сдвиги, то они ограничиваются, пожалуй, лишь Кабулом и Гератом. Религиозные фанатики все делают для того, чтобы не дать развиться процессу эмансипации женщины. Они апеллируют и к патриархальным традициям, и к шариату, и к Корану. Судьбе нашей женщины не позавидуешь. Ее отдают, вернее сказать, продают замуж, не считаясь с ее желанием. От невыносимой работы дома и в поле она старится раньше времени.
Дичайший парадокс: поэты воспевают женщину в стихах, сравнивают ее с утренней росой, благоухающей розой или молодым месяцем. И в то же время мужчина в молитве благодарит Аллаха, что он не родился женщиной. По малейшему подозрению в неверности муж может забить жену до смерти, и это освящено традициями. Мужчине позволено все, женщине — ничего. Даже на том свете правоверному мусульманину дарованы все прелести райской жизни: вино, шашлык, наложницы. А женщине в лучшем случае уготован удел быть гурией, услаждать мужчину.
На этом же свете удел женщины — быть покорной женой, заниматься воспитанием детей. Ее лица не должен видеть посторонний мужчина. Я не сгущаю краски. Обязательное ношение паранджи отменено еще в годы монархии. Но немногие женщины решаются выйти на улицу без паранджи.
Вы просто не представляете себе, как возмутились мракобесы, когда узнали, что в Афганистан — это было еще в годы монархического правления — приезжала первая женщина-космонавт Валентина Терешкова. Фанатики называли ее шайтаном, осквернившим воздух, которым дышали правоверные. А афганские женщины восхищались Валентиной Терешковой, аплодировали ей, где бы она ни появлялась. Своим посещением нашей страны она вдохнула смелость в сердца сотен тысяч простых афганок. Эту женщину у нас в народе называют просто и коротко: Валя.