Вот так срезала! В классе задвигались. Поделом новенькому. Не дери носа. Ай да молодец Марианна! Знай наших.
Ни один мускул не дрогнул на лице Романа. Пожалуйста, как будет вам угодно. Словно не ему, а самой себе она выставила тройку.
На уроке физики учительница обидела Табакова. Роман проникся к нему сочувствием. Вызвала — он замялся, смутился.
— Я не выучил, Калерия Иосифовна. Не успел.
Не хотелось Косте получать двойку. Но и выпрашивать прощения тоже не хотелось, хотя причина у него была вполне уважительная: посылали несколько человек на картошку.
— Почему?
— На картошку посылали, Калерия Иосифовна.
Но Мымру не проведешь — не верит. На круглом, как лепешка, лице недоверчивость.
— На картошку, говоришь? А кто подтвердит?
— Он был, был, был… — Все враз загалдели.
Мымра в замешательстве задумалась. И все равно не простила. Верх взяли высшие педагогические соображения. Так сказать, интересы дела. Уступка могла бы стать для разгильдяев поводом. А посему…
— Двойка, Табаков… (Клац, клац, как большими ножницами отрезала кусок жести.) Не верю, что не смог найти время. Не захотел.
Костя торопится в сторону центра. Собирался заглянуть в магазин радиотоваров. Понадобился пустяк — предохранитель. Сегодня репортаж о хоккейном матче. Миновал широкие застекленные окна кафе. Там за столиками глазастые девицы с коленками наружу тянули через длинные соломинки оранжевые коктейли.
— Табаков!
Остановился. Обернулся. К нему подходил Гастев.
— Привет! — Улыбка согрела лицо Романа. — Куда топаешь? Пойдем ко мне, — предложил он, стараясь наступать утконосыми туфлями на тонкие белые змейки снега, которые ветер вытягивал по асфальту. — Пойдем, Табаков, ко мне. Послушаешь новые ленты. Сыграю тебе все, что захочешь.
Одна стена комнаты Романа сплошь оклеена афишами, вторая — небрежно, но продуманно — фотографиями спортсменов, артистов, красивых девушек. На уровне глаз через нее длинная белая полоса. На ней пять линеек и нотные знаки, как птицы на проводах.
— Это кто? — Костя указал на портрет мужчины с выразительным взглядом.
— А-а-а… Это Пит Сигер. Моя первая юная страсть. Американский певец. Есть его запись… Хочешь послушать?
— Давай, — согласился Костя.
У Сигера приятный баритон. Он пел, а Роман рассказывал о своем увлечении джазовой музыкой. Имена, которые он называл, ничего не говорили Косте. Насмешливая улыбка словно приклеена к лицу Романа, и не поймешь — говорит он серьезно или иронизирует. Он настроил электрогитару, тронул зазвеневшие струны, тихо запел:
Роман скользнул взглядом по бесхитростному Костиному лицу.
— Послушай, Табаков, а как ты относишься к девчонкам? Могут ли у нас с ними быть серьезные отношения? Конечно, я имею в виду не детские шалости, когда увидел хорошенькую девочку в красивом платье и побежал предлагать ей дружбу… А серьезное отношение, общие интересы…
Глаза Кости выдали замешательство. Роман пришел на помощь:
— Какое-то чудовищное противоречие. С одной стороны, ждем чего-то романтического, возвышенного, красивого. Такого же, как, допустим, у Ромео и Джульетты. С другой — расходуешь лучшие душевные силы черт знает на что. От красоты ничего не остается, кроме пустой оболочки. Согласен?
Ответ был явно не по силам Косте, но не хотелось оплошать, ударить в грязь лицом, и он храбро бросился вперед.
— Я, конечно, точно не знаю. Но, — он с виноватой улыбкой развел руками, — наверное, когда пишут о любви, все немного приукрашивают. Для романтики, так сказать.
— Значит, к этому не надо относиться серьезно, по-настоящему? — Роман сузил глаза. — То есть когда целуешь, обнимаешь, ты действительно свободен, ничем не связан. Так, да?
— Честное слово, я не знаю, — заволновался Костя. Собеседник вынуждал его к слишком ответственным, категорическим выводам. — Все зависит от обстоятельств.
Роман откинулся на спинку стула.
— Нам, жалким школярам, никто не хочет помочь. Мы блуждаем в потемках и сами доходим до всего ценой непоправимых ошибок. Ну, кто скажет, как мы должны поступать?
В словах и глазах Романа была такая неподдельная горечь, что Косте стало не по себе. Ему бы и хотелось помочь этому парню, но как, он сам не знал.
— Перво-наперво надо учиться быть человеком, а потом уже кем угодно.
— Учиться быть человеком? — удивленно переспросил Роман. — А зачем этому учиться? Разве мы марсиане, которые прилетели на землю? Чему бы я хотел научиться — так это быть самим собой. А мне, например, кажется: во мне живет сразу несколько человек. И я никак не могу решить, каким из них быть. С тобой этого не бывает?