— Слушай! — сказал Грише один из членов совета дружины. — Мы тут думали назвать твой отряд правофланговым, но Виктор Петрович… не очень поддерживает… Что там у вас за буза была?
— Никакой бузы! — возмутился Гриша.
— Никакой, только шишку кому-то набили?
Гриша знал, что лучшая защита — нападение.
— А кто видел хоккеистов без шишек?.. У нас такая команда — клюшки, как спички, ломаются!..
— Ас машиной что? — спросил кто-то. — Говорят, твои орлы стекла побили и колесо стащили.
— Говорят! — усмехнулся Гриша. — Мало ли кто что говорит! Машина — моего отца. Уж я-то лучше других знаю! Ничего особенного. Стекло по дороге в скат врезалось. Отец не заметил. После обеда сел в машину. Колесо — трах — и спустило. Вот и пошла болтовня всякая. Проткнули! Порезали! А оно, может, само спустило…
Грише поверили. Он еще раз взглянул на сводку, в которой его отряд занимал почетное место, и, вернувшись в класс, торжественно объявил:
— Новость! Хорошая новость!.. Считайте, что мы с вами вырастили березовую рощу! — Он помолчал. — Не дошло!.. Так уж и быть — поясню! Мы вышли на первое место по сбору макулатуры!
Аплодисменты были, но довольно жидкие.
— Чего скисли? — задорно крикнул он, стараясь развеселить ребят. — По этому случаю объявляю культпоход в кино! Идет «Точка, точка, запятая»… Вышла рожица кривая!.. Билетами обеспечит Марина… Кто пойдет — руки!
Поднялось рук пять, не больше, но и они быстро опустились, потому что остальные пионеры не хотели идти в кино. Сколько ни бился Гриша, как ни уговаривал их — не было у ребят желания коллективно смотреть фильм. У каждого нашлись неотложные дела.
Встретив упорное сопротивление, скис и Гриша. Он еще продолжал убеждать одноклассников, расхваливал картину, но сам слышал фальшивинку в своем голосе. Вместе со звонком он вернулся к своей парте, и, в ответ на сочувственный взгляд Марины, растерянно произнес:
— Не хотят… Ты-то хоть пойдешь… со мной?
— Сходим, — согласилась Марина.
После уроков они вдвоем пошли через парк к кинотеатру.
Меж деревьев бегали малыши из детского садика. Глазастый Витька заметил Марину и Гришу, и оба брата подбежали к ним.
— Уроки кончились? — спросил Витька.
Гриша не был расположен к болтовне с Машиными братьями.
— Кончились, — неприветливо ответил он.
— Маша домой пошла?
— Куда же ей еще деваться?
— А Борис? — приставал Витька.
— Вам-то какое до него дело?
Грубый тон озадачил малышей.
— Он хороший! — произнес Валерка.
— Очень! — отрубил Гриша.
Когда они отошли от Машиных братьев, Марина сказала:
— Не надо так с ними… Зачем?
— Сам не знаю! — признался Гриша. — День какой-то сумасшедший… Делаешь-делаешь, бегаешь-бегаешь, а на тебя же и дуются!.. Ну что я им — всем нашим — плохого сделал, скажи?.. Даже в кино не пошли!
— Не всегда в кино хочется, — ответила Марина. — Мне тоже не очень… Давай лучше посидим здесь.
Грйша смахнул снег со скамейки. Они сели и долго молчали.
— Как тихо! — сказала Марина. — Так, наверно, в лесу, когда заблудишься. Ив классе у нас такая тишина бывает… Ты заметил?
— Сравнила!
— Очень похоже. Шли, шли — все правильно, а пришли не туда, и никто не знает, в какую сторону нужно. Вот и притихли. Тишина… И страшно немного… Как в болото уткнулись!.. Упадешь — не больно, мягко, но и не вылезешь.
— А я-то при чем? — воскликнул Гриша. — Ведь на меня дуются! Близнецы шипят! Чернов так бы и проглотил! Андрей — и тот напакостил! За что? Я их в болото завел, что ли? Ты скажи! Скажи, виноват я или нет?
Марина ласково и печально взглянула на него.
— Никакой твоей вины не вижу! Я бы сказала… Знаю, что не любишь Чернова, Арбузовых. Но всех любить никто не может… Не в этом беда!.. А больше не знаю, что и сказать… Я бы так хотела тебе помочь!
Не только Гриша с Мариной обсуждали в тот вечер отрядные дела. Братья Арбузовы давно собирались побывать дома у Чернова и наконец заглянули к нему. Борис проиграл им кассету с записью гитарной музыки, потом предложил:
— Хотите, сам пошаркаю на гитаре?
И «пошаркал». Играл он блестяще.
Некрасивое грубоватое лицо Бориса, перечеркнутое шрамом, веки и ресницы, которые виделись через сильные очки утолщенными, тяжелыми, — все это преображалось, когда он играл. За внешней грубоватостью угадывались и воля, и ранимость, и уменье чутко воспринимать чужую боль.