За стеной пьяные голоса горланили хорошо знакомую песню про мороз, слышался звон посуды и глухие удары пляшущих ног. Значит, опять у соседей гости. Старик привык к этому шуму, перестал раздражаться. С котом на руках Иннокентий Петрович незаметно проковылял в ванную, вымыл ему лапы и вытер своим полотенцем.
Кот жадно лакал молоко, не веря в свою удачу, от любого движения старика он вздрагивал, оглядывался. Потом понимал, что у него никто не отнимет еду, и снова принимался быстро лакать. Старик где-то слышал, что не стоит кота кормить молоком, но не удержался и ещё дважды наполнил блюдце.
Иннокентий Петрович сначала уложил на кровать найдёныша, слегка подоткнув одеяло, а потом лёг сам, придвинулся к коту и дотронулся до шерсти кончиками пальцев. Кот блаженно замурлыкал.
Впервые за последние время Иннокентий Петрович, не обращая внимания на всё нарастающий шум застолья, уснул с улыбкой на устах.
Трудный выбор
Детская машинка величиной с большую мужскую ладонь, словно юла, несколько раз звонко крутанулась на асфальте и улетела в траву.
– Не смей! – послышался громкий окрик молодой женщины. Представлялось сложным определить ее возраст. Где-то в пределах двадцати пяти – тридцати лет. Ее лицо выражало скорее не злость, а дикую усталость от стоящего перед ней маленького мальчика. Сын был настолько мал, что пока еще плохо говорил. Зато все его существо, от макушки до кончиков пальцев на ногах, выражало звериный протест, страшную недетскую агрессию. Мальчик поддался вперед и так сжал свои крошечные кулачки, что, казалось, он сейчас кинется на мать. От истерики его красное лицо раздулось, глаза налились злым огнем. Секунда – и он на самом деле, с ненавистью рыча, кинулся на рассерженную им же мать, коверкая и совершенно не проговаривая слова, и начал молотить ее по ногам.
– Не-ет! – это единственное, что возможно было разобрать из его эмоциональной сбивчивой речи.
– Сейчас ты у меня получишь! – глаза матери сделались такими же осатанелыми, как у него. Она подхватила своего отпрыска и несколько раз больно ударила по мягкому месту.
Вместо того чтобы расплакаться, сын зарычал еще больше и начал швырять в нее камнями, стараясь выбрать как можно больший камушек. Эти двое невольно приковывали внимание всех, кто прогуливался в эти минуты по аллее. Женщина резко подхватила упирающегося мальчонку и потащила в сторону жилого массива, величественно возвышающегося над парком. Когда она проходила мимо Машки, то девушка увидела ее несчастное, перекошенное от душевной боли лицо. Стоя в нескольких метрах от них и облокотившись на край скамейки, потому что шел последний месяц беременности, Машка наблюдала за столь щекотливым инцидентом с отвращением и ужасом. Она еще долго смотрела им вслед, пока незнакомые ей мать и сын не скрылись в арке на противоположной стороне, по-прежнему продолжая переругиваться и драться.
«Откажусь, в роддоме от него откажусь!» – Машка присела на ту самую скамейку, на которую она опиралась, и сильно выпирающий живот, что являлся временным пристанищем для того, от кого она собиралась отказываться, без разрешения расположился у нее на коленях. Личико у будущей мамаши было довольно хорошеньким, милым, выражение которого в зависимости от настроения менялось до неузнаваемости. Если Машка радовалась и чувствовала, что вокруг нее крутится вселенная, то становилась похожа на вполне сформировавшуюся девушку. Если ощущала беспомощность, как последние месяцы, то лицо казалось полудетским и растерянным. Мягкие пшеничные волосы обрамляли ее правильной овальной формы лицо. «От ребенка откажусь в роддоме, потом заберу документы из института, переведусь в какое-нибудь другое учебное заведение, и никто не узнает, что со мной произошло». – эта мысль была ей не нова. Сложно сказать, когда прошла радость от ощущения, что внутри нее живет настоящий человечек, совсем еще крохотный, но стремительно растущий, и она подарит ему жизнь, когда счастье сменилось черной депрессией и пришла страшная мысль. И самое ужасное, принятая в Машкином мозгу спокойно. Все чаще она заваливалась на кровать и, отворачиваясь к стенке, смотрела в одну точку. Ночами Машка почти не спала, перематывая тысячи раз в голове одну и ту же пленку…
Стремительно ворвавшись в студенческую жизнь, Машка перепутала ее со свободной взрослой жизнью, забыв, конечно, про учебу. Позади остались школа и запреты, когда ровно в восемь она должна была быть дома. Свобода! Вот, вот она, настоящая свобода! Дурманящая, как опиум, с широким размахом крыльев. Машка единственная в их семье с детства легко сходилась с людьми, даже доверяла. Было что-то в ней беззащитно милое, что невольно хотелось приласкать, услышать ее голос. Любую колкость она умела сглаживать. В ней непостижимым образом сочетались хулиганство и чистая ангельская улыбка. Человек резких контрастов, она никогда не перегибала палку, останавливаясь именно в тот момент, когда дошла до края пропасти, почти в нее наступила. Сверстники, одноклассники, просто знакомые были от нее без ума. В Машку постоянно влюблялись, но она умело держала дистанцию, никого не подпуская к себе.