Сделаю, что могу и должна, а там что будет, то будет.
У меня планов-то громадье. Для начала надо все же разобраться, кто так упорно желает мне зла. И не связано ли это все с бумагами покойного мужа настоящей Эммочки. Чует мое сердце, большую я глупость сделала, отодвинув этот вопрос на край сознания и заедая его повседневными заботами.
Как приду в себя, первым делом прочту наконец, что там за письма в сундучке. Может, и документы какие найдутся.
А там и пояснее, глядишь, станет, что за супостат ко мне привязался. Сначала детей крал, потом меня. Ведь теперь, вспомнив все произошедшее на трезвую голову, я вижу некоторые странные закономерности.
Например, похищение детей. Если бы их действительно крали ради выкупа, никто не стал бы так с малышами носиться. Я же всю дорогу до судорог боялась не только за Лизоньку, но и за Арининого младенчика Прошку. Много ли надо такой крохе? Не покормили вовремя, не перепеленали, застудили. При нынешнем уровне медицины детская смертность ужасающая. И хотя во многом благодаря этому те детки, которые выживают, крепче и здоровее своих сверстников из будущего, все равно…
Так вот к чему я. О малыше в лесной землянке очень хорошо заботились. И Лизоньку мою хотя и напугали поначалу, но в плену не обижали. Ни ее, ни Степку. Мало того, кто-то из разбойников неплохо знал, как вообще надо обращаться с маленькими детьми. Даже кормил не чем попало, а младенца козьим молоком, тех, что постарше, — кашей на том же молоке.
То есть навредить им не хотели от слова «совсем». Что вообще киднепперам несвойственно — опыт девяностых четко говорит: даже получив выкуп, гады могут просто убить похищенного ребенка или взрослого, чтобы он их никогда не опознал и ничего не рассказал. Потому-то Миша и старался всегда найти пропажу еще до того, как несчастные родственники передадут выкуп. Иногда у него получалось. Иногда — нет. И это было страшно.
Здесь и сейчас все не так. Взять вот последнее происшествие. Меня крали и везли бережно, словно стеклянную вазу. А что иранцам перепродали — тут еще интереснее расклад.
Заказал меня кто-то другой, а вовсе не восточные гости нашей родины. Но кто?
Кому я была нужна живой и беспомощной? Что от меня на самом деле хотели в обмен на детей? И почему уголовники в конце концов решили кинуть нанимателя? Чем он им не угодил?
Вопросы, вопросы. И никаких ответов.
Впрочем, теперь есть надежда спрятаться за широкое жилистое плечо Михаила. У него опыт в таких делах — о-го-го.
Знаю, мы все тут сильные независимые женщины, да-да. Но черт возьми! Я всегда была замужем, и мне нравилось! Я женщина, я должна обустраивать дом, растить детей, заниматься хозяйством, создавать «погоду в доме», разве не так? Согласна даже зарабатывать наравне и вообще не считаться финансами. Буду нести ответственность. Но не воевать с неведомыми разбойниками!
Внешние опасности обязан устранить мужчина.
Да помню я, помню, что так бывает только в сказках. Но хоть минутку помечтать-то можно? И вообще, почему в сказках, у меня и в жизни так было…
Помечтала? Вспомнила хорошие времена? Отлично, а теперь ноги в руки, сопли в зубы, как говорил Миша, и вперед. На мужа надейся, да сама-то не плошай.
Глава 4
— Ох, страсти Христовы, Господи, спаси и сохрани, — причитала Павловна, не спуская с колен Лизу и обнимая ее одной рукой. Другой она вцепилась мне в рукав и тоже ни за что не соглашалась разжать пальцы. — Ой, бедные вы мои, сиротинушки! И заступиться-то за нас некому-у, вдовство наше горькое… родной дядька — одно слово, что дядька! Под купчихиной пятой о крови своей забыл! И приходи любой супостат, бесчинствуй сколько хочешь!
— Павловна, перестань. — Я устало улыбнулась. — Все в порядке. И заступиться кому нашлось, да и сами мы с усами, верно, доченька?
Лизонька только кивнула, но даже не пыталась трепыхаться — Павловну она искренне любила, крепче, чем иные дети родную бабушку. И жалела — гладила морщинистое, залитое слезами лицо старухи.
— Да то ж спасители разве? — непримиримо шмыгнула носом нянюшка. — Замуж тебе надо, голубушка. Муж — он перед всем миром заступа. А этот капитан, коли спасал — так и пущай женится! Али не кавалер-охвицер⁈
— Не вздумай об этом болтать, нянюшка. — Я подбавила строгости в голос. — Это мое личное дело. Сама разберусь.
— Разобралась уж… один-то раз… — пробурчала себе под нос Павловна, но больше на эту тему ничего мне не высказывала. Продолжала обнимать Лизу, настойчиво кормить меня домашними пирогами и кашей, поить чаем с травами, с малиной, с шиповником.
Дома было… хорошо. Даже несмотря на то, что старые стены штукатурены глиной, а деревянные полы снова начали скрипеть. И крышу надо перекрывать, дранка за зиму подгнила.
М-да. Меньше года я здесь, а уже стала воспринимать это место как родное, безопасное и надежное. Гнездо, за которым надо следить, о нем заботиться. Тогда и жить можно будет спокойно, уютно и долго.
Что ж… несмотря на нетерпение, съедающее изнутри, на то, что эмоции, как в молодости, норовят перехлестнуть через край, я не буду никуда торопиться.
У меня дел полно. Для начала, например, выслушать доклады всех назначенных хоть за что-то ответственными дворовых.
Доклады порадовали. Похоже, лимит на злоключения был исчерпан в поездке — ничего особо бедового в мое отсутствие не произошло. Одну девку в малиннике укусила гадюка, но бедняга уже поправилась, да и само ЧП попало в доклад лишь как объяснение, почему девица три дня не ходила на барщину. Явилась пара бродяг, сказали, что из соседнего уезда, остались работать за хлеб, трудятся без нареканий.
В остальном же мой подневольный трудовой коллектив честно работал по оставленным мною инструкциям. Несмотря на пасмурную погоду, сено было высушено и убрано. По словам огородников, грядки, в отличие от полей, обещали нынче хороший урожай.
Впрочем, время для овощей еще не наступило. Зато деревенский народ, в первую очередь бабы и детишки, потрудился в лесах. От прежней барыни остались кое-какие варенья и наливки, но, как я выясняла, посещая леса в период цветения и созревания, этот ресурс барыню почти не интересовал. Обычно в жарком августе она дремала и лишь иногда, в плохом настроении, выходила на крыльцо, видела девок, возвращавшихся из леса с корзинами, и посылала сторожа — конфисковать.
Я заменила эту смесь феодального хищничества и разгильдяйства на систему стимулов. Сбор земляники, а потом малины и черники стал частью барщины. Сборщица сдавала пять фунтов по повинности, а каждый фунт сверху оплачивался. Была введена премиальная система учета и плюсования: за двадцать фунтов — косынка, за пятьдесят — отрез ткани, годный на пошив сарафана. Нашлись сборщицы, в первую очередь из Егорово, решившие обмануть барыньку весовым мусором. Разбор тамошнего помещичьего дома продолжался, обнаружилось обветшавшее и заплесневевшее белье, которое, однако, еще не превратилось в окончательные лохмотья. Вот его-то обманщицы и были посланы стирать на речку без учета барщины. Это им вместо похода на конюшню, где в былые времена ушлым мошенницам выписали бы горячих без жалости. Но поскольку я строго-настрого запретила физические наказания без моего личного суда над каждым случаем, розги заменили трудовой повинностью. И это оказалось не менее действенным — вместо прогулок по лесу в самый ягодный сезон, когда и песни с подружками поорать, и вечерком с парнями поаукаться, девки ушатывались на солнечной отмели до трясущихся от усталости рук. Жульничество прекратилось.
Во второй половине августа начался уже и грибной сбор, весьма обильный в этот год. Тут понадобилась целая система контроля — отделять чистые от червивых, «черные» от белых. Впрочем, и червивые не пропадали — шли в компостные ямы.
И ягодам, и грибам я нашла применение. Грибы традиционно сушились на деревянных спицах, чтобы стать основой для супов и соусов с осени и особенно в пост. Также солились и мариновались, причем по разным рецептам, с различными соотношениями огородных приправ. Я решила при первой же возможности провести эксперимент с закаткой.