Несмотря на то что вечер был теплый, меня пробрал легкий морозец. Ничего себе, милое поместье! Я ожидала ужасов, но больше хозяйственных. А тут того и гляди обратно на тот свет отправят.
На секунду меня захватила мысль — а что, если таким способом можно вернуться на свою уютную дачу под Зеленогорском, к мужу, электричеству и хорошей медицине?!
Но я сразу отогнала этот соблазн. Не может быть все так просто. И Мишенька… не оставляет меня надежда, что он тоже где-то здесь. Сама не понимаю, откуда взялось, а вот тянет внутри, свербит. Нужно выживать и искать.
— Понятно. Спасибо, голубушка, за предупреждение. Я разберусь. А пока скажи, милая, молодые деревья есть? А ягодные кусты? Где тут, кстати, огород?
М-да. Сумерки немного сгладили впечатление, но ягодный сектор сада и огород имели весьма жалкий вид. Смородину и малину, похоже, никто не подрезал. Я нарвала смородиновых листьев — хоть какой-то чай, когда запас кончится.
Огород выглядел еще печальнее, чем сад. Кривые лысые грядки утонули в грязи. Капусту еще не сняли, она мокла под дождем, расстелив в лужах нижние листы. О картошке Таня не слышала, даже переспросила.
А вот это жалко, конечно. Ведь этот полезный корнеплод есть в империи, я точно знаю. Но в широкое употребление пока не вошел и еще лет тридцать не войдет.
Значит, надо позаботиться, чтобы у меня эта культура была. А где взять семенной фонд? Хм… память Эммочки внутри меня внезапно встрепенулась и словно на ухо нашептала: у немцев в городе! Уж они-то по огородам картошку сажают — только в путь!
Вот и ладненько, вот и ясненько. Но это дело можно до весны отложить, кто ж картошку в зиму сажает. Здесь поважнее есть дела.
Например, как не угореть и не замерзнуть в этой развалине.
Откровенно убивать меня староста с женой побоятся. Я все же дворянка, да не без родни. Мало ли какие у нас между собой счеты, а если я сгину, здесь моментально тесно станет от полицмейстеров, дяденькиных холопов с дубьем и даже солдат. В те времена с этим было строго — сословное уложение, корпоративная солидарность дворян против бунтовщиков и вот это все.
Но вот грибочков особенных в щи положить или вьюшку задвинуть раньше времени — разве ж трудно? И никто не виноват, а если и виноват, так вместе с барыней молодой угорел! Наверняка это ее слуги набедокурили!
М-да. Проблемка. Ну да ничего, я тоже не лыком шита. Сегодня же прикажу, чтобы пока что готовила мне только Павловна. Сама бы щец сварила, да нельзя — не по статусу. И это не шутки: если начну вести себя слишком уж оригинально, и дворня слушаться перестанет, ославит сумасшедшей, и родня может подсуетиться, сплавить в приют для душевнобольных или монастырь — не знаю, как у них тогда было положено. А остатки имущества прикарманит.
Кстати, интересный вопрос: так ли заинтересовано само «имущество» — крестьяне — в том, чтобы оказаться у нового барина? Другого хозяина, да того же дядюшку, такое отношение к работе не устроит…
— Барыня, шли бы вы в горницу, темно уж совсем. — Танька так и ходила за мной по пятам, пока я гуляла между кривыми яблонями и пересчитывала полуутоплые капустные кочаны. — Не ровен час, застудитесь или споткнетесь!
— Да, милая, идем, — кивнула я, оставляя на время свои размышления. — Пора ужинать.
Танька ответить не успела, потому что откуда-то со стороны двора послышался дикий визг, а потом отборный мат.
Что еще случилось?!
Глава 10
— Черт, черт! Нечистый! — подвывала Иванна, сидя прямо в луже между моим возком и крыльцом. — Чур меня! Чур! Нечистый!
— Что здесь происходит? — спросила я у перепуганного Селифана. Вокруг толпились неясные тени остальных дворовых, потом с крыльца сбежала Павловна со свечным огарком, который она заботливо прикрывала от ветра ладонью.
— Нечистого вы привезли, стало быть, барыня, — промямлил староста и наградил меня таким взглядом, что захотелось совсем нецивилизованно отвесить ему пинка. И не потому, что я барыня, а он крепостной, а потому, что терпеть не могу злобных дураков.
— А ну, разойтись всем! А ты, глупая баба, вылезай из лужи и толком скажи, что тебе там примерещилось! — Я совсем немного повысила голос. Все же не зря работала в свое время на комбинате, где орать было бесполезно. Шум стоял такой, что все были вынуждены глотку драть в обычном разговоре. Приходилось иначе воздействовать на подчиненных. Вот и сейчас одной интонацией удалось прекратить невнятные завывания старостиной жены.