И на эшафот взбирается одетый во всё красное и с огромным топором в руках… кто бы вы думали?.. Гасту Одноглазый, старый приятель Энрика! В толпе зашумели. И не стыдно этому кривому! Это уж он слишком! Только Жано ничего не сказал. И Энрик тоже. Можно было подумать, что он и не узнал своего прежнего друга. Занёс Гасту топор, чтобы руку Энрику отрубить, и вдруг кузнец как закричит:
— Топор! Кто тебя ковал?
И все услыхали, как тоненький голосок, не поймёшь откуда, ответил:
— Ты, кузнец!
— Так как же, — кричит Энрик, — как же ты смеешь рубить руку, которая тебя сделала?
— Не бойся, кузнец, — ответил топор и так и остался висеть в воздухе.
Все видели, что Гасту изо всех сил старается, да не может опустить топор.
А кузнец опять закричал:
— А вы, цепи, вас кто сделал?
— Ты, кузнец! — пропищал тоненький голосочек.
— Так чего же вы ждёте, почему не отпускаете меня?
— Иди, кузнец.
Раскрылись кандалы, и упали цепи.
И снова крикнул Энрик:
— Неужто здесь в толпе нет ни одной шпаги, сделанной моими руками? Что ж она не идёт мне на помощь?
— Я здесь, кузнец! — отвечает тонкий голосок, и из толпы летит шпага — и прямо к ногам кузнеца.
Схватил Энрик шпагу — и прыг с эшафота!
Толпа перед ним так и расступилась. Может, это ему дьявол помог, а может, и шпага. И скрылся Энрик, только его и видели.
Все перепугались, и судья тоже. Один Жано и глазом не моргнул. И ещё этот новоиспечённый палач. Даже чудно — стоит себе как ни в чём не бывало. Но все так переполошились, что ничего и не заметили. А Гасту спокойно сошёл себе с эшафота, подмигнул Жано и затерялся в толпе. И Жано пропал куда-то. Скрылись они, и никто их никогда больше не видел — ни Одноглазого, ни подмастерья.
Ну, вот и вся история. Люди потом разное рассказывали. Были даже такие, которые своими глазами видели, как дьявол уносил за горы Энрика-колдуна, Гасту Одноглазого и малыша Жано. Насчёт палача-то потом обнаружилось: нашли его в тюремной камере мертвецки пьяного. Тоже, должно быть, дьявольские козни.
Чугунную решётку отдали монастырю, тому, что в Булоре; она и сейчас там, можете поехать посмотреть. Как будто и не из чугуна она сделана, а из тонких кружев.
А про Энрика, Гасту и Жано больше ничего не было слышно. Во всяком случае, в наших краях.
А вот в Париже немного времени спустя открылась кузница, в которой работали три кузнеца: один большой такой, чёрный, лохматый-настоящий колдун; другой — кривой на левый глаз, а третий — совсем ещё малыш, ловкий и быстрый, как ящерица.
Соседи иной раз слышали, как мальчуган подшучивал над Одноглазым:
— Говори что хочешь, а Энрик мастер получше тебя.
Видел, как все вещи слушались его? Это потому, что он колдун и знает одно слово!
А кривой ворчал:
— «Слово, слово»! На самом-то деле помог бочонок моего самого лучшего крепкого вина. Ну и здоров пить этот палач! Нелегко было опоить его так, чтоб он свалился замертво и я мог занять его место. Конечно, вещи слушаются того, кто их сделал, но особенно — если они в руках у друга.
Тут всегда вмешивался большой, чёрный:
— Оба вы правы. Друзья могут повздорить, но в трудную минуту все обиды забываются. В наших кузницах мы куём не только железо — здесь выковывается и дружба, хорошая, прочная дружба. Вот это и есть то самое слово, заветное слово кузнецов!
СТАРЫЙ УГЛЕКОП
Приходилось вам слышать историю про Старого Углекопа? (Вы бы теперь сказали «старого шахтёра».) Нет? Не слыхали? Ну что ж, это и неудивительно. Немало времени с тех пор прошло, да и люди многое легко забывают. Оста-лось-то небось не больше трёх-четырёх человек, которые помнят всё, что тогда случилось. Престранная история!..
Я уже говорил вам, давно это было. С полсотни лет назад, а то и больше. На шахте номер семь произошёл несчастный случай: человека убило. Остался после него сынишка, небольшой ещё, только одиннадцать минуло. Куда ему деваться? Раз он сын углекопа, кому ж, как не углекопам, о нём и заботиться? Да ведь знаете, как бывает? У женатых и о своих детишках забот хоть отбавляй, а холостые жили в общих бараках — куда ж им было ребёнка брать. Думали, гадали всем посёлком, и достался мальчуган углекопу Тиофи. Жил Тиофи один в своём домишке. В тех краях редко случалось, чтоб у простого углекопа собственная крыша над головой была, так что Тиофи казался настоящим богачом в посёлке. Попросил он отдать ему мальчишку:
— Местечко для него в доме найдётся, и еды нам на обоих хватит. С ним вдвоём мне будет сподручнее. Одному-то жить не больно весело.
Все с этим согласились, и стал мальчуган жить у Тиофи. Славный был малыш: щупленький, живой, черноволосый такой, а глаза грустные и блестят, как кусочки антрацита. Звали его Шарлем, а Тиофи прозвал его Шашалем. Ну, а мальчик называл Тиофи дядюшкой. Очень скоро стали они настоящими друзьями. Товарищи Тиофи заметили, что он теперь, как только закончит смену, поскорее наверх торопится и по дороге нигде не задерживается. Уж не потому ли, что его Шашаль дома дожидался?
Надо сказать, что мальчуган очень беспокоился, когда Тиофи бывал внизу, в шахте. Может, он вспоминал про отца и боялся нового несчастья. Как знать? Он никому ничего не говорил, даже своему дядюшке Тиофи. Но думал, думал он и вот что надумал:
— Послушай-ка, дядюшка Тиофи, я хочу ходить в шахту вместе с тобой. Сколько ребят, таких как я, уже работают там!
Что правда, то правда, много было у взрослых углекопов в помощниках вот таких же мальчуганов, как он, Шашаль. Но нельзя сказать, что они шли в шахту по доброй воле. А Шашаль вдруг сам попросился, и вид у него был очень решительный.
Подумал Тиофи и говорит:
— Я-то хотел, чтобы ты в школе немножко поучился, малыш. Моих деньжат пока на двоих хватает. Может, ещё чуть-чуть подождать? Нет? Ты твёрдо решил? Ну что ж, если тебе по вкусу наше шахтёрское ремесло, я тебе мешать не буду.
Мальчуган ему на шею бросился от радости:
— Когда же, дядюшка Тиофи, когда?
— Дня через два-три. Надо сперва договориться с мастером.
И в следующий понедельник чуть свет Шашаль спустился в шахту вместе с Тиофи. Тут стал ему Тиофи наставления давать:
— Сегодня ты работать ещё не будешь. Надо сначала осмотреться как следует, что и как. Я тебя отведу в одну старую штольню, ты там сиди и никуда не уходи.
Тиофи не сказал мальчугану, что хочет испытать его. Не испугается ли он один в темноте? Не пропадёт ли у него вкус к работе под землёй после первого дня в шахте? Может, это всё только мальчишеские причуды?
Пока спускались, Тиофи всё наблюдал за мальчиком. Шашаль сперва немножко побледнел и зубы стиснул. Но это и понятно, так уж всегда бывает с непривычки. Подумать только — лететь вот так, прямо в темноту! Взрослые, и те трусят.
Как спустились, Тиофи и говорит мальчугану — Самое главное здесь — не спешить. Подожди, пока привыкнешь к потёмкам. А потом иди смело, даже когда скользко. Под тобой ведь не лёд, а твёрдая земля. Ниже своих пяток не упадёшь.
И пошли они. Впереди Тиофи шагает, быстро — мальчугану пример подаёт. А Шашаль за ним следом. Маленькая шахтёрская лампочка только крохотный кружочек внизу освещает. А в шахте под ногами-то не паркет, уж можете себе представить! Шашаль то и дело спотыкался, но от Тиофи ни на шаг не отставал. Даже когда вагонетки с углём перед самым его носом загромыхали, он и глазом не моргнул. Тиофи это заметил и остался очень доволен: крепкий парнишка, ничего не скажешь!
Скоро подошли они к узенькой боковой галерее возле заброшенной штольни. Кругом тихо, давно уже здесь никто не работал. Тиофи остановился и сказал:
— Сиди здесь, малыш, смотри никуда не уходи. Как кончится смена, я за тобой приду.
И пошёл Тиофи к своему забою, а Шашаль один в темноте остался. Только от шахтёрской лампочки маленький жёлтый кружочек падал, да разве это можно назвать светом! Кругом темно, как ночью, душно и тихо-тихо… Словно тьма не только краски, но и все звуки поглотила. Шашаль раздумывал, раздумывал над этим да и заснул.