Чезарино. Нет ничего, что можно было бы прибавить к совершенному, если оно совершенно; поэтому воля неспособна к другому влечению, когда перед ней стоит то, что совершенно, превыше всего и больше всего. Теперь можно понять тот вывод, где Амуру говорят: не трать здесь даром своих попыток, потому что если и не напрасны (говорится ради некоторого подобия и метафоры), то несправедливы попытыки убивать того, кто мертв, то есть того, у кого нет больше ни жизни, ни ощущения других предметов, то есть нет и тех, которыми его можно было бы ранить или подвергнуть другим видам мучений. И эта жалоба падает на долю того, кто, чувствуя влечение к высшему единству, хотел бы избавиться от всего и отвлечь себя от толпы.
Марикондо. Вы толкуете очень хорошо.
Чезарино. А вот тут рядом изображен мальчик в лодке, которого вот-вот поглотят бурные волны; утомленный и подавленный, он уронил весла. Вокруг - изречение: Нельзя доверять поверхности. Это, несомненно, означает, что ясная гладь воды возбудила в нем желание погрести веслами по неверному морю, которое внезапно изменило вид; крайний, смертельный страх, невозможность справиться с порывом ветра заставили мальчика потерять голову и надежду и опустить руки. Однако взглянем на остальное.
[52]
Ты, милый мальчик, отвязав причало,
На малой лодочке, с худым веслом,
Путился в море, опытен так мало,
И вдруг узнал о бедствии своем;
Глядишь: волна предательская встала,
Челн то взлетит, то рухнет под толчком, -
Твоя душа в борьбе изнемогала,
Когда каприз волны играл челном.
И вот ты сдал весло враждебной силе, -
Почти без мыслей смерти ожидая,
Закрыл глаза, чтоб не видать ее;
Те, кто бы мог помочь, не поспешили…
Мгновенье - и стихия сломит злая
Сопротивленье детское твое.
Как и тебе, мне бытие
Невмоготу: в Амуре мне не в новость
Великого предательства суровость.
Каким образом и прочему Амур - предатель и обманщик, - мы раньше еще мало видели. Но так как идет следующее стихотворение, без рисунка и изречения, то я полагаю, что оно связано последовательностью с предыдущим; поэтому продолжим наше чтение:
[53]
На время кинув гавань и желая
От важных дел немного отойти,
Смотря вокруг, беспечно отдыхая,
Я вдруг злой рок приметил на пути.
На мирном бергу чужого края, -
Мне, бесполезый светоч, не свети!
Опоры не дает рука благая,
А самому беды не отвести.
Спасенья нет! И вот, изнемогая
Сдаюсь судьбе, не чувствуя влеченья
Вступить с свирепой смертью в тщетный бой.
Да и зачем нужна мне жизнь другая?
Зачем бежать последнего мученья,
Назначенного злобною судьбой?
Так боль мою собой
Являет тот, кто слепо дружбе ложной
Вверяет жизнь, юнец неосторожный.
[Марикондо]. Я не убежден, что смогу понять и определить все, отмеченное Энтузиастом. Все же очень выразительно, с одной стороны, странное состояние духа, лишенного понимания трудности дела, величия напряжения, обширности работ, а с другой - невежество, недостаток уменья, слабость нервов и опасность смерти. Дух не имеет совета, нужного в этом деле, не знает, откуда и куда должен обращаться, не видит места для побега или убежища, поскольку видит, что со всех сторон ему угрожают волны ужасного смертного порыва. “Тому, кто не знает, где его гавань, никакой ветер не поможет”. Взгляни на того, кто, многократно и чрезмерно отдаваясь делам случайным, создает себе потрясения, тюрьмы, разрушения, потоп. Взгляни, как судьба играет нами: то, что она милостиво дает нам в руки, она либо сама ломает, выбивая из тех же рук, либо делает, чтобы оно было отнято чужим насилием, либо заставляет нас задохнуться или отравиться, либо беспокоит нас подозрительностью, боязнью и ревностью к большому вреду и гибели обладателя. “Что печалит тебя? потеря ли того, что имеешь, или же возможность лишиться того, что могло бы быть у тебя?” Почему крепость, которая не может выдержать испытания, падает и великодушие, которое не может победить, ничтожно, равно как тщетно усилие без плода? Посмотри на результаты боязни зла, - они хуже самого зла! Страх смерти хуже, чем сама смерть. Ведь от страха страдает всякий, кто боится страдать: ужас в членах, тупость в нервах, трепет в теле, беспокойство духа и представление того, что еще не дошло, - несомннно хуже того, что может случиться затем. Что может быть глупее, чем мучиться из-за отсутствующего будущего, присутствие которого еще и не чувствуется?
Чезарино. Эти соображения поверхностны и относятся к истории образа. Но относительно героического Энтузиаста я думаю, что он имеет в виду слабость человеческого ума, который, будучи внимателен к божественным делам, иногда вдруг неосторожно попадает в пучину непостижимого для него превосходства; поэтому сознание и воображение становятся такими смутными и поглощенными, что, не умея ни пройти вперед, ни вернуться назад, ни своротить, они выдыхаются и теряют свое бытие, как капля воды, исчезающая в море, или легкий вздох, который угасает, теряя свою сущность в безмерном воздушном пространстве.
Марикондо. Пусть так! Однако пойдемте продолжать беседу об этом в комнату, так как уже наступила ночь.
Диалог второй
Собеседники: Марикондо и Чезарино
Марикондо. Здесь вы видите ярмо, объятое пламенем и окруженное путами, с надписью вокруг: Легче воздуха. Это должно означать, что божественная любовь не отягчает, не тянет своего раба, пленника и слугу вниз, в пропасть, но поднимает его, возвышает и украшает лучше всяклй свободы.
Чезарино. Пожалуйста, прочтем, не откладывая, стихи, потому что таким способом мы сможем быстрее и упорядоченнее вдуматься в их смысл, если даже в них и нет чего-либо особенного.
Марикондо. В них говорится:
[54]
Ту, кем к высокой страсти мысль моя
Вознесена, в сравненте с кем обманна
Любая прелесть, в ком с красой слиянна
Вся благость, единенья не тая, -
Ее средь нимф у леса встретил я:
Охотилась за мой моя Диана;
Кампанский воздух плыл благоуханно..
“Ей отдаюсь!” - Амуру молвил я.
А он в ответ: “Как счастлив ты, влюбленный!
Судьбы прекрасной спутница благая
К избраннику пребудет благосклонной;
Мир прелестью священной украшая,
И жизнь и смерть ее вмещает лоно, -
Иди же к ней, познанте обретая!
Она, в чертог любви вселяя,
Счастливца-пленника так вознесет,
Что в нем любая зависть отомрет.
Смотри, как поэт доволен таким ярмом, таким супружеством, таким бременем, подчинившием его той, которую он увидел выходившей из лесу, из пустыни, из чащи, то есть из мест, отдаленных от людских масс, от общества, от толпы и привлекших внимание у немногих. Диана, светоч умопостигаемых видов, является охотницей для себя самой, потому что своей красотой и грацией она сначала ранила Энтузиаста, а затем привязала к себе; она держит его в своей власти более довольным, чем это когда-либо могло быть иначе. О ней она говорит, что она - из числа прекрасных нимф, то есть из множества других видов, форм и идей, что она лучше воздуха Кампаньи; это значит, что у нее тот ум и тот дух, который проявился в Ноле, лежащем на равнине кругозора Кампаньи. Сдается она во власть той, которую больше, чем кого-либо, восхвалял из любви и при посредстве которой желает быть настолько счастливым, насколько она, из всех являвшихся и неявлявшихся очам смертных, более высоко украшает мир и делает человека славным и прекрасным. Затем он говорит, что мысль его так стремится ввысь, к превосходной любви, что он считает всякое другое божество, то есть заботу и почитание всякого иного вида, низким и пустым.
А тем, что он говорит о подъеме своей мысли к высокой любви, он подает пример такого возвышенного парения сердца посредством мыслей, усилий и деяний, какое только возможно, чтобы не задерживаться на вещах низких, стоящих ниже наших способностей; именно это бывает с теми, кто из жадности, или из небрежности, или же из-за других пустяков остается в течение короткого отрезка своей жизни привязанным к недостойным делам.