Я выдернула штепсель из розетки, выпила еще бокал виски, проветрила квартиру и вынесла в коридор то, что недавно было моей первой женщиной.
Утором я проснулась довольно бодрой, голова моя не болела, я написала записку Вадиму на тот случай, если он сюда пожалует ( а куда же еще!), положила ее вместе с могущими пригодиться ему документами и ключами от машины на полку, нимало не задумываясь над тем, что до нее теперь ему будет трудно дотянуться, последний раз оглядела свою квартиру, увидела на стене отцовское ружье, хотела было взять его с собой, но раздумала, упаковала бесформенный пластик в коридоре в большой бумажный пакет, отдала внизу консьержу ключи от квартиры, сунула ему, подумав, еще одну бумажку в сто франков и, наказав заботиться о мадам Мелони, вышла на улицу и тотчас же у подъезда дома выбросила неудобную ношу в близ лежащий пубель.
- Да, мсье, - гарсон де порт выскочил к двери, - я совсем забыл: на ваше имя пришла записка, - и он протянул мне пахнувший все теми же духами крошечный конвертик. На конвертике стоял жирный иероглиф, который снова напомнил мне фруктовые часы из детской сказки.
Я впервые шла по Парижу, поменяв свое тело. На мне был только что с дамской придирчивостью и щепетильностью купленный костюм, и он был удобен и элегантен. Я никогда раньше не замечала, расстегнут у мужчин пиджак или застегнут, решила, что в расстегнутом чувствуешь себя свободней.
Мое новое тело нравилось мне, я чувствовала себя хозяином улицы и с высоты двухметрового роста видела все прекрасным. Я впервые, может быть, в жизни могла позволить себе не спешить. Какие-то девицы, проходя мимо, улыбнулись мне.
Я шла по все тому же Роспай и не отказала себе в удовольствии купить сигарет.
- Мерси, мсье, - сказал мне кельнер, когда я бросив на прилавок двенадцать франков, повернулась к двери.
Я решила перейти Роспай возле памятника Бальзаку. Бальзак смотрел на меня равнодушно. Я по привычке стала разглядывать мужчин, проходивших мимо, стараясь подражать их движениям. Мне все еще нужно было учиться владеть телом. Оно было хорошим, крепким, но пока не моим.
Я собралась присесть на скамью, чтобы обдумать, что делать дальше, и только теперь поняла, почему мужчины никогда не садятся резко, как женщины, а всегда сперва поправляют штанину, особенно новых брюк.
Ничего, - злорадно подумала я, - пусть теперь Вадим думает, как ему носить большую грудь.
Я поднялась, чтобы перейти Роспай, и оказалась на углу бульвара Монпарнас, где был бар Иппопотамо. В баре в этот час было много народу, но мне нашелся свободный столик на веранде. Я села за него, на этот раз осторожно, и увидела заискивающего кельнера, по неосторожности кивнула ему, он, естественно, не узнал меня, воспринял мой кивок как фамильярность и принес заказанный виски. Пригубляя напиток, я думала о том, что делать дальше.
Одиночество Вадима и мое собственное было нам на руку обоим. Никто ни в чем нас не заподозрит, но какой же он все-таки негодяй, этот Вадим, требовал от меня невозможного, а сам спал с китаянкой, а я-то еще собираюсь рожать от него ребенка. Вдруг с поразительной ясностью я поняла, что рожать теперь ребенка будет он, он, который теперь лежит в больнице.
И тотчас же я как-то цинично осознала, что он мне совершенно безразличен, безразличен своей мелочностью, постоянным враньем, немужскими капризами. Я сделала для него все, а что он сделал для меня? Зарабатывал с моей помощью деньги для этой шлюхи? Променял меня на этуочаровашечку только от того, что у нее папа - миллионер? А я-то ему еще рассказывала про Лидию.
Мои размышления прервало какое-то движение. Я подняла глаза и обомлела: за мой столик садилась китаянка и улыбалась мне как близкому другу. Я принудила себя сделать вид, что не только ее узнала, но даже ждала.
- Ну куда же ты пропал, милый? - сказала она своим писклявым голосом. Неделю тебя нет, а ты сказал, что едешь на два дня. Ты мне не звонил? Ты получил мою записку? Папа спрашивал про тебя.
Она болтала, и бешеная злоба кипела в моем сердце.
Вот оно как, Вадим, - думала я - значит у тебя с этими китайцами серьезно? А деньги я тебе зарабатывала для того, чтобы ты мог показать китайскому папе, что ты тоже что-то можешь?
- Мы летим завтра в Майами, и папа сделал тебе паспорт, - сказала девушка.
Я не знала, что отвечать.
Она удивилась:
- Ну что ты такой странный, я же не сержусь. Гарсон! - крикнула она тотчас же. - Два виски без соды, - и почти мгновенно своей крошечной ручкой ловко и быстро расстегнула мне пуговицу на рубашке, как-то незаметно скользнув по животу, стала пробираться ниже. Я в ужасе вытаращила на нее глаза.
- Ну поцелуй же меня, я же здесь, я твоя.
Я инстинктивно нагнулась, было, чтобы прижаться губами к ее бархатной щечке, но второй рукой она ловко повернула мою голову, и наши губы слились в поцелуе.
- Мы сейчас придем ко мне, - прошептала она, почти не отрывая своих губ от моих, - и я тебя уложу в постельку, если хочешь, Уитси тебя выкупает, сделает тебе массаж, а потом мы будем в постельке вместе, или, если ты хочешь, мы можем пойти в твою квартиру на Пляс д,Итали?
Я чуть не задохнулась от негодования.
В его квартиру на Пляс д,Итали? Значит, он не раз водил туда эту суку!
Но тотчас же я и успокоилась:
Ничего, Вадим, - думала я, - теперь у тебя будет все, что ты хотел: квартира в Париже, счет в банке (работу ты найдешь сам) и ребенок, о котором ты столько раз притворно говорил, и много-много сыра, и роблошон, и конталь, и блодебресс, и санэктер, и камомбер, и груер, и единственный, который ты пока знаешь, - рокфор, Хоть объешься ими. За все это ты заплатил не так уж дорого. Ты стал привлекательной француженкой, а это ли не мечта твоих соотечественниц? Не будет рядом только меня, но ведь, если честно, ты меня и не любил вовсе, а когда у тебя родится очаровательный сын или дочь, быть может, ты еще встретишь свое счастье? И потом, не реви: ты действительно самая красивая женщина Парижа, ты сам говорил это, ты заставил меня увеличить грудь, ты помнишь, как ты мерил мой лифчик? Ты говорил, что ничего подобного не встречал на свете, может быть, ты лгал, и твои слова ничего не стоят?
Я еще хотела ему мысленно сказать, что теперь он отреагировал свой комплекс, и теперь я моложе, чем он, но подумала, что это будет уж слишком. И еще я вспомнила, что на вопрос мужчины: Тебе хорошо? женщина должна немедленно вскочить, закричать: Ты самый лучший мужчина на свете! и осыпать его поцелуями. Мужчинам это очень нравится, и надо это делать обязательно, даже если потом, конечно, когда он уснет, придется идти в ванную и доделывать струей воды то, что он не может, не умеет, да и не хочет.
Я все еще не могла вымолвить ни слова, и вдруг с ужасом для себя почувствовала, что со мной происходит что-то невероятное: мои брюки неожиданно стали мне тесны, и оттого наступила такая приятная истома, какая бывает только тогда, когда мужчина, уже готовый к последнему мгновению проявления любви, начинает целовать кончики пальцев ног женщины, потом поднимается по лодыжкам к ее икрам, коленям, едва касаясь губами бедер, идет выше и, словно нечаянно наваливается всей своей тяжестью, осыпая возлюбленную неистовыми поцелуями.
В моем сознании возникло ружье, висящее в квартире на Пляс д,Итали. Я поняла, что даже если Вадим и захочетего использовать, то не сможет: оно такое большое. Я уже пробовала. Почему-то эта мысль принесла успокоение. И еще я подумала о Рене и вдруг сообразила, что узнать адрес его новой любовницы мне будет не так уж сложно.
Я залпом допила большой бокал виски и с удовольствием посмотрела на хрустальное тело китаянки.
- Ладно, улыбнувшись, сказала я, - летим в Майами.
Дом инженера Пантуса,
кафе д,Арт Париж, 1992 г.