Краеугольные понятия[680] восточного φιλοσοφούμενον:[681] Πατήρ, Υίός–Λόγος, Πνεύμα взяты буквально[682] из Св. Писания: можно ли это сказать об августиновском «mens ipsa, notitia mentis, amor — memoria, intelligent, voluntas»?
Греческие отцы и Августин[683] шли в богословии своими самостоятельными путями и пришли к двум вовсе не тождественным φιλοσο–φούμενα. Об августиновской[684] гегемонии в спекуляции о Св. Троице не должно быть речи.[685]
Еще одно, последнее слово. По поводу моего тезиса 26[686] меня могут спросить: что же расторгло общение[687] единой кафолической Церкви?
Отвечаю, не обинуясь:[688]
Его расторгло римское папство, этот старый наследственный враг кафолической Церкви, нужно думать — враг и до самых последних времен, который тогда лишь перестанет существовать, когда упразднится и последний враг — смерть.[689]
В нижеследующих строках позволяю себе изложить[691] мое представление о тех образах, посредством которых св. отцы приближают к пониманию человеческому тайну бытия Св. Духа.
Прежде всего — две общих оговорки:
[688] 1. Ипостаси Св. Троицы различаются между собой только τω τρόπω της υπάρξεως, причинными отношениями, как αίτιον — αιτιατά.
Отношение причины, τό αϊτιον, и следствия, τό αίτιατόν, есть отношение логическое, по которому причина предшествует следствию, есть prius в отношении к нему. Но человек никак не может высвободиться из‑под условий пространства и времени. Следовательно, логическое prius в человеческом мышлении, как психологическом факте, неизбежно превращается в хронологическое prius: человек думает сперва (по времени прежде) о причине, потом — о следствии. Поэтому метафизическое свойство существа Божия — вечность — вневременность — для человека безусловно не представимо. Мы можем думать об этом свойстве только его искажая: божеское «от вечности» есть для нас моментальный акт, совершившийся в самом отдаленном уголке, создаваемом нашим воображением; божеское «всегда» — для нашего представления есть непрерывно длящийся процесс, слагаемый из терций, секунд, минут, часов. Божеское «вне пространства» есть нечто для нашего воображения совершенно не реализуемое; самое лучшее, что мы можем сделать, для того чтобы понять внепространственное, состоит в том, что мы заменяем это «вне пространства» наименьшим мыслимым пространством, так называемой математической точкой.[692] Божеское «везде» в нашем представлении дано с характером пространственной протяженности.
Когда математик вынужден бывает логарифмически усчитывать дробь '/10, он принимает ее за целое число 1 000000000 (тысяча миллионов) = log 9, 000 0000. Правда, он присоединяет к этому логарифму корректив, приписывая за мантиссой 9, 000 0000 еще отрицательную характеристику —10.[693] Но это memento[694] практически применяется лишь в итоге, в процессе же сложения логарифмов 10 копеек продолжают фигурировать под видом миллиарда рублей.[695] Что для математика отрицательная характеристика[696] 10, то для богослова оговорка «θεοπρεπώς», «богоприличноо. Бессильные бороться с теми искажениями, которые вносит в догмат наше мышление, мы их опротестовываем и отрицаем, когда говорим, что «всегда» и «везде» мы понимаем бездетно и внепрост–ранственно, богоприличным образом. И я, пользуясь в дальнейшем широко образами временно–пространственными, заранее опротестовываю их как неизбежную [689] фальшь, — как астроном протестует против движения Солнца вокруг Земли, хотя по–прежнему видит только восход и заход Солнца, а не вращение Земли вокруг своей оси.
2. Вторая оговорка — против рассудочного характера дальнейших разъяснений.[697] Думаю, однако, что некоторые излишества в этом отношении неизбежны потому, что образы, о которых будет речь, указаны св. отцами, боровшимися с арианством. Историческое положение требовало того, чтобы во имя высшего разумения начал христианства отцы, одушевленные живейшим сознанием богоподобных черт, запечатленных в конечном существе человека, выступили против арианской логики как άλογος καί ασοφος и ее победили на ее же почве.