2. Вот так и ты: я совершенно не понимаю, какое тебе удовольствие пугать несчастных земледельцев, да и почему ты хочешь притеснить моих крестьян угрозой обращения в суд, я тоже не уразумею; прямо и не знаю как их утешить, спасти от страха и научить, что не столь велика опасность, как она им представляется. Признаюсь, что в то время как мы брали поле, нередко меня пугали твоим красноречием, но часто, как только мог, возмещал я неоднократный ущерб. Действительно, [когда-то] мы вместе учили, что по закону и по сословному положению колоны[951] должны быть возвращены, кому путем подачи иска, кому не дожидаясь исхода дела. Ты заявляешь, что хотел бы, чтобы я вернул тебе волузианцев[952], и часто, разгневавшись, повторяешь, что уведешь крестьян из моего имения: и никто иной, как ты, соединенный со мной старинным родством, на которое я надеюсь и рассчитываю, именно ты неожиданно грозишь забрать моих людей за неявку в суд. Я разузнаю о твоих сутяжнических происках, руководствуются ли адвокаты одним правом, а носящие тогу[953] - другим, одно ли оно, и равное ли, в Риме и в Матаре[954].
3. Между тем, я не знаю, был ли ты когда-нибудь владельцем волузианского поместья, если, со своей стороны, Дионисий, который, пока был жив, преуспевал по морскому делу на большой хитроумной торговле рабами, как говорят, это владение имел законно, и наследники его не были отстранены. В то время жил некий Порфирий, рожденный Зибберином, хотя он и неверно именовался сыном Зибберина. Но вопрос о его происхождении скрыла военная служба, и дабы облако сбежало с его лица[955], он служил преданно и ревностно. И часто был он со мной и дома и на форуме, нередко выступал мне и отцу защитником, а в суде - патроном. Потому я даже уговаривал Дионисия, что не стоит начинать с Порфирием судебную тяжбу из-за двадцати югеров, [которые пошли в уплату за] морские перевозки.
4. Вот та причина, почему твои сутяжнические происки угрожают моим управляющим, вот почему ты, хотя и не являешься хозяином имения, имеешь в виду всех без разбора моих колонов. И если ты утверждаешь, что являешься преемником Порфирия, то ты [наверняка] уже знал об этой проблеме с двадцатью югерами, и что, соответственно, ни один земледелец не может быть уведен [оттуда]; но если ты предусмотрителен и являешься охранителем собственного достоинства, тебе [должно] быть стыдно именовать себя наследником Порфирия, [ибо] ясно и очевидно, что им может быть объявлен [только] тот, кто имеет основание заявить, что будет судиться против [всех] тех, кто ничего с этой земли не имеет. Между прочим, если ты рассудишь более серьезно, то интенция[956] о возвращении с большим основанием может быть заявлена мной. Поэтому, господин достохвальный брат, тебе следует угомониться, прийти со мной к соглашению и соизволить явиться на частные переговоры. Я требую: прекрати баламутить неискушенных и запуганных[957], отбрось подальше свое бахвальство, и не думай, что твое высокомерие радует меня и не оскорбляет - ибо не беззащитны мы и не безграмотны. Во всяком случае, да сделает тебя уступчивее Максимин.
VII. Начало другого письма
Хотя вера и религия предохраняет души, но должно являть письменное свидетельство того, что умножение любви прирастает приветствием. Ибо, как не может плодородное поле породить обильных плодов, если промедлить с обработкой, и великая тучность земель погибает по бездеятельности ленивца, так и любовь и благодать души, я полагаю, может ослабеть, если кто, находясь в отлучке, не навещается посыльным [с письмом].
Приложение. Георгий Федотов. Святой Мартин Турский– подвижник аскезы
Ни один святой не пользовался такой посмертной славой на христианском Западе, как Мартин Турский. Никто из древних мучеников не может в этом отношении сравниться с ним. О почитании его свидетельствуют тысячи храмов и поселений, носящих его имя[958]. Для средневековой Франции (и для Германии) он был святым национальным. Его базилика в Type была величайшим религиозным центром меровингской и каролингской Франции, его мантия (сарра) – государственной святыней франкских королей. Еще более значительно то, что житие его, составленное современником, Сульпицием Севером, послужило образцом для всей агиографической литературы Запада. Первое житие западного подвижника – оно вдохновило на аскетический подвиг множество поколений христиан. Оно было для них, после Евангелия, а может быть, и раньше Евангелия, первой духовной пищей, важнейшей школой аскезы. Почти в каждом святом меровингской эпохи, которую Мабильон называет "золотым веком агиографии", мы узнаем фамильные черты детей Турского отца. Перед этим влиянием на ряд столетий – во всяком случае, до "Каролингского Возрождения" – бледнеют и полу-восточная школа Иоанна Кассиана и родственные ему традиции Лерина и Бенедикта Нурсийского. Все три последние подвижнические школы построены на началах духовной "рассудительности", умеряющей крайности аскезы во имя деятельного, братского общежития. Школа св. Мартина резко отличается от них героическою суровостью аскезы, ставящей выше всего идеал уединенного подвига. Аскетическая идея в век Григория Турского (VI в.) выражена с величайшей силой и величайшей односторонностью[959]. И поиски истоков этой идеи неизменно возвращают нас к Турскому подвижнику IV столетия.
951
Колоны - с IV в. фактически полусвободные земледельцы, постоянно проживающие на государственных землях или в латифундиях и ежегодно выплачивающие денежную или, преимущественно, натуральную арендную плату, которую земледелец не имел право повышать. (Более подробно о колонах см.: Бартошек М. Римское право: (Понятия, термины, определения). М., 1989. C. 74-75).
956
Интенция - требовательная часть процессуальной формулы, в которой в форме условия приведены основание иска и его предмет.
959
см. его Vitae patrum, а также жития галльских святых, изданные в Mon. Germ., Scriptores Rerum Merovingicarum.