Критическая проблема биографии св. Мартина впервые остро поставлена в недавней работе Бабю.[960] Этот талантливый, при всей своей радикальной прямолинейности, исследователь (безвременно погибший на войне в 1916 г.) убедительно показал, что мы знаем образ Мартина таким, каким он отражен в произведениях литератора Сульпиция Севера[961]. Житие вышло не из круга близких учеников святого, сложилось не в его монастыре. Блестящий писатель, ритор, историк, увлеченный, подобно многим из его современников, аскетическим идеалом, Север воплотил этот идеал в необычайно ярком, набросанном сильными мазками, в импрессионистской манере поздней античной риторики, образе далекого Турского аскета. Существование личной связи между ними несомненно. Совершенно напрасно французский ученый пытается свести ее к одному путешествию Севера в Тур, в последний год жизни святого[962]. Но столь же несомненно, что автор не обладал добродетелью объективного самоограничения. Страстный радикал, он живет в резкой оппозиции к церковно-общественному строю своего времени, беспощадно относясь ко всему галльскому епископату, к императорской власти. Созданный им образ св. Мартина естественно вкладывается в круг аскетических и эсхатологических идей автора. Бабю идет дальше. Предполагаемое им молчание, которое будто бы долго окутывает личность Мартина и его дело, приводит критика к скептическим заключениям: Мартин, если не как историческая личность, то как герой западной аскезы, есть всецело создание Севера. Мы не можем присоединиться к этой тезе по внешним и внутренним основаниям. Ученики Мартина, посещавшие Сульпиция и св. Павлина (Ноланского), служившие живою связью между единомышленниками-друзьями[963], и другие его ученики, занимавшие уже в то время епископские кафедры[964], ставят известные пределы фантазии агиографа. С другой стороны, Мартин, созданный только по литературным образцам, не мог бы получить такой неповторяемой оригинальности образа. От человеческого воображения требуют, как и во всех аналогичных случаях "созданий", чересчур многого. К сожалению, если фантазия писателя бессильна создать религиозную реальность, она способна по своему окрасить, исказить ее. Бабю прав: "Легенда здесь оказывается более историчной, чем реальность; она одна осталась живой в истории"[965]. Св. Мартин не создал крепкой организации, живой школы, которой бы мог завещать свою память. Для последующих поколений Мартин жив лишь постольку, поскольку воспринят Севером. И поскольку восполнен и, жив также.
О. Ипполит Делеэ, подготавливавший издание жития св. Мартина для Acta Sanctorum, посвятил большую, исчерпывающую работу критическим проблемам, вызванным книгой Бабю[966]. С обычным своим историческим тактом, он ввел в истинные пропорции контуры проблемы, поставленной Бабю. Для внешней биографии Мартина он дал, быть может, окончательную форму. Однако, глава современного болландизма, верный своему историческому стилю, не пожелал подойти к труднейшей задаче: воссоздания духовного облика святого.
Правда, задача эта вообще из тех, которые выходят из кругозора современной исторической науки. До сего дня мы не имеем истории святости, не имеем даже истории аскезы. Книги, посвященные этой теме, по большей части, не выходят из области внешних фактов, внешних связей, литературных аксессуаров. Вне этого научного изучения остается обильная назидательно-легендарная литература. Но для последней не существует ни критической проблемы, ни чисто исторической: влияний, филиации, развития в сфере духовной жизни. Проблема научного изучения святости, как явления духовной жизни, только поставлена на очередь. Чрезвычайно интересная "История аскезы" Штратмана[967] остановилась на самых первых шагах христианской аскезы. Известная книга Пурра[968] о "Христианской духовной жизни", столь заманчивая своей темой, разочаровывает ее трактовкой. Для св. Мартина мы находим в ней пять страниц чисто внешнего очерка, общеизвестные даты из главы: "La vie monastique en Gaule". Для духовной жизни и духовного облика святого – ничего. В сущности, и сейчас несколько строк протестанта Гаука, которые знаменитый историк посвятил мимоходом Турскому святому, остаются наиболее ценной характеристикой его подвижничества[969]. Впрочем, Гаук еще не знает всех трудностей своего источника.
962
год смерти св. Мартина, как и вся его хронология очень шатки. Последняя работа H. Delehaye дает для его жизни следующие рамки: род. ок. 315, ум. 397.
963
таковы были Галл и Евхерий, известные из диалогов Севера, и Виктор, упоминаемый в переписке св. Павлина. Paulini Noiani. Epist. XXIII ed. Hartel.
964
plerosque ex eis postea episcopos vidimus. Quae enim esset civitas aut ecclesia, quae non sibi de Martini monasterio cuperet sacerdotem ? V.M. c. 10.
968
Pourrat. La spiritualite chretienne. I. Des origines de 1'Eglise au Moyen Age. Paris 1918.