Глэй нетерпеливо отвернулся, как если бы стыдился непроходимой глупости брата. Джуниус Фарфан, однако, вежливо ответил: «Эти концепции нам хорошо знакомы. Можно с легкостью показать, однако, что объем возможных знаний, а следовательно и достижений, безграничен. Всегда существует переход от известного к неизвестности. В такой ситуации перед любой группой людей, малочисленной или многочисленной, открывается бесконечное число возможностей. Мы не претендуем и даже не надеемся распространить область человеческих знаний за существующие пределы. Создание коллегии — лишь подготовительный шаг. Прежде, чем начинать исследования в новых областях, необходимо четко определить то, что уже изучено, и наметить перспективные направления грядущих свершений. Постановка и решение этой предварительной задачи сами по себе потребуют невероятного труда. Всей моей жизни хватит лишь на то, чтобы стать предтечей будущих перемен. Но и этого достаточно — я не проживу свою жизнь бесцельно и бессмысленно. Присоединяйтесь к фаншераде, Глиннес Хульден, разделите бремя бессмертной мечты!»
«Ради чего? Чтобы маршировать в серой униформе и забыть про хуссейд и звездочтения? Ни за что! Мне все равно, добьюсь ли я чего-нибудь в своей жизни или нет. А ваша коллегия, если вы ее устроите у меня на лугу, испортит пейзаж. Смотрите, как играет свет на воде, как меняются оттенки древесной листвы! Достаточно взглянуть вокруг открытыми глазами — и все разговоры о «свершениях» и «смысле жизни» становятся тщеславной суетой, напыщенной болтовней несмышленых детей».
Джуниус Фарфан беззвучно смеялся: «Можете обвинять нас сколько угодно в тщеславии, высокомерии, самовлюбленности, элитарности — называйте это, как хотите. Никто не утверждает обратного. Жан Дюбле не утверждал, что занимается умерщвлением плоти, когда писал «Розу в зубах урода»».
«Другими словами, — осторожно вставил Акадий, — фаншеры искусно направляют в предположительно полезное русло порочность, изначально присущую человеческой природе».
«Абстрактным рассуждениям свойственна развлекательная ценность, — заметил Джуниус Фарфан, — но мы должны сосредоточиться на динамических, а не статических процессах. Принимаете ли вы предложение Глэя?»
«Какое предложение? Превратить остров Рэйбендери в бедлам, в заповедник для идиотов? Конечно, нет! У вас в душе не осталось ничего человеческого? Взгляните на этот луг, на этот лес! Свершений и стремлений во Вселенной избыток, а красоты и покоя остро недостает. Устраивайте свою коллегию где-нибудь в горах, на лавовых полях или за Сыпучими холмами, только не здесь».
Джуниус Фарфан поднялся на ноги: «Тогда позвольте пожелать вам всего наилучшего». Пока секретарь поднимал со стола деньги, Глиннес попытался перехватить конверт, но Глэй мертвой хваткой вцепился ему в кисть. Тем временем Фарфан безмятежно засунул конверт за пазуху.
По-волчьи оскалившись, Глэй отпустил руку брата. Мышцы Глиннеса напряглись, он наклонился вперед. Джуниус Фарфан смотрел на происходящее спокойно, с понимающим ожиданием. Глиннес расслабился — самоуверенность Фарфана вызывала у него смутные подозрения.
Акадий сказал: «Я останусь с Глиннесом, как-нибудь попозже он отвезет меня домой».
«Воля ваша». В сопровождении молчаливого Глэя Фарфан спустился к лодке. Окинув напоследок широкий Рэйбендерийский луг оценивающими взглядами, они уехали.
«Во всей этой истории есть какая-то невероятная наглость, — сжимая зубы, бормотал Глиннес. — За кого меня принимают? Почему они так уверены, что меня можно безнаказанно стричь раз за разом, как безмозглую скотину?»
«Они убеждены в справедливости своих стремлений, — пожал плечами Акадий. — Возможно, излишняя самоуверенность производит впечатление наглости... Согласен, согласен, эти качества иногда практически неотличимы. И все же ни Глэя, ни Джуниуса Фарфана нельзя назвать наглецами. Глэй держится несколько отстраненно, но в глубине души, в конце концов, он искренний, отзывчивый парень».