Погромы — вовсе не обычное явление российской жизни, притом властями обычно не поощрявшееся, явление изолированное, редкое. Но иногда все меняется — погром перекидывается с одного места на другое, возвращается, становится бесконечным, перерастая в погромную волну. Россия пережила две таких волны. О первой речь и пойдет сейчас. Она началась в ночь с 15 на 16 апреля 1881 года, во время православной Пасхи в городе Елизаветграде (при советской власти Кировоград, сейчас город Крапивницкий на Украине) и длилась примерно полтора года — с 1881 по 1882 год — и охватила юг России (теперь Украины). И получила название «Буря на юге». Она заметно отличалась от второй волны, которая начнется в 1903 году Кишиневским погромом. Во-первых, тем, что была все же менее жестокой — убитых было сравнительно мало. Во-вторых, тем, что не охватила Белоруссию. В-третьих и в главных, тем, что власти ее не провоцировали. Об этом надо сказать особо. Очень много времени и сил потратили историки, чтобы найти какого-то зачинщика погромов. Особенно хотелось уличить власти. И не вышло! Власти можно было обвинить в растерянности, в недостаточной оперативности — во многих местах они реагировали на погромы довольно вяло. Но это не то же самое, что подстрекательство.
Факт этот нужно считать твердо установленным — массовую агитацию (погромную или любую другую) нельзя вести так, чтобы никто ничего не заметил. А в Белоруссии вообще погромов не было, именно потому, что власти (в лице губернатора Тотлебена — героя Севастополя и Плевны, выдающегося военного инженера) проявили твердость и оперативность. Если какая-то агитация за погромы все-таки была отмечена, то исходила она слева, со стороны народников! Они попытались воспользоваться ситуацией — революцию ведь легче делать, когда жизнь «сошла с рельсов», — и распространяли погромные листовки. В Государственном совете (совещательном органе при царе) граф Райтерн кричал о том, что погромы — это первая ступень в строительстве социализма, потому с ними надо бороться[5]. Не следует преувеличивать и роли этих «погромных» листовок — их издавали, когда погромы уже начались, и не так уж много отпечатали. Да и нельзя сказать, что среди громил было столько грамотных людей. Словом, если эти листовки и подлили масла в огонь, то лишь чуть-чуть. Позднее случится наоборот: революционеры будут против погромов (благо среди них окажется много евреев), а власти будут погромы провоцировать. Но это произойдет более чем через 20 лет. Увы, инициатива первой погромной волны шла снизу, из гущи народной. Это очень горький вывод для либеральных историков. Современникам это было ясно. Толпа почувствовала, что власть ослабела, что правительство не владеет ситуацией, а значит, можно и погулять. Организованное сопротивление евреи смогли оказать погромщикам лишь в Одессе (я имею в виду только 1881–1882 годы), и потому, что евреев там было много, и потому что нашелся соответствующий человек, организовавший отряд самообороны, — писатель Рабинович (псевдоним его был Бен-Ами — «сын моего народа»). Следует отметить слабую в тот раз реакцию русской интеллигенции на погромы. Из видных писателей статью с осуждением погромов опубликовал только Салтыков-Щедрин. Ждали евреи выступлений Льва Толстого (А. К. Толстой, автор «Князя Серебряного», был антисемитом, да и фигура не из самых крупных), ждали выступления Тургенева. Не дождались[6]. И я могу это понять. Причины было две. Во-первых, еврейский вопрос не стоял в центре внимания русской общественности — русским людям было о чем думать. Кипела борьба, кровавая борьба между властями и народниками. Империя шаталась. (Только в середине 80-х годов народников подавили окончательно.) А тут «у какой-то Хайки выпустили пух из перины» — это было любимое выражение русских «интеллигентов». Вообще этот пух из перин был частым объектом антисемитских шуток. Антисемиты находили, что летом разгромленное местечко даже красиво. И тепло, и солнце светит, и птички поют, и все белое, как снегом присыпано, и пушинки, как снежинки, пляшут в воздухе. Ну а те, кто еврейскому горю не радовался, все-таки считали, что главное для русского человека — страдания русского мужика, а не еврея. И в том вторая причина — русские интеллигенты видели, что евреев бьет народ, а его по тем временам полагалось идеализировать. Все, как всегда, было объяснимо, только евреям легче от этого не было. Вот тогда-то и родился сионизм. Хотя сам термин появляется только через несколько лет. Его придумал венский еврей Бирнбаум.
5
В рассуждениях монархистов — противников еврейских погромов была логика. Ведь если в Империи закон не защищает людей, то последствия могут оказаться непредсказуемы: сегодня безнаказанно бьют евреев, а завтра это войдет уже в привычку, и поди знай, кто тогда окажется на месте евреев.
Угроза распространения беспорядков возникла и с другой стороны. Еврейская торговля, которую столько ругали, как непроизводительную деятельность, играла, однако, важную роль в экономической жизни страны. И, когда этот «жидовский гешефт» прервался из-за погромной волны, у московских (русских) фабрикантов начались очень серьёзные трудности со сбытом. Они прямо указывали, что если эта напасть продолжится, им придется резко сократить производство и начать массовое увольнение рабочих. Со всеми вытекающими последствиями. Александр III ситуацию понял. В дальнейшем он «законно» прижимал евреев, благо никто не мешал ему эти законы издавать. Но погромы стихли.