48
Через некоторое время Гидеону удалось обуздать свои эмоции. Он вытер глаза влажным рукавом и поднял голову. Лицо его раскраснелось от стыда.
— Ну-ну, это хорошо — мягко сказала Алида, — что мужчина способен плакать, — она улыбнулась ему в темноте, и это была нежная улыбка, лишенная всякой иронии.
— Как неловко… — пробормотал Гидеон. Он не мог вспомнить, когда плакал в последний раз. Он не пролил ни слезинки даже на смертном одре своей матери. Возможно, в последний раз он плакал в тот злополучный день в 1988 году на зеленой траве недалеко от станции Арлингтон-Холл, когда понял, что его отец погиб, получив пулю снайпера.
— Не знаю, что на меня нашло, — оправдывался Гидеон. Он чувствовал себя униженным, потому что сломался на глазах у Алиды. Именно на ее глазах — из всех возможных людей. Но в то же время часть его чувствовала облегчение. Казалось, она понимала его смущение и не давила на него. Долгое время они лежали бок о бок, молча.
Наконец, Гидеон приподнялся на локте.
— Я тут подумал. Когда мы с Фордисом прибыли в Нью-Мексико, то опросили всего трех человек. Мы, должно быть, попали прямо в цель, но даже не заметили этого. Один из опрошенных нами людей оказался настолько напуган нашими расспросами, что попытался убить нас. Сначала он повредил наш самолет, но, когда это не сработало, он решил подставить меня.
— Что это были за люди?
— Имам местной мечети, лидер одного культа по имени Уиллис Локхарт, и… конечно же, твой отец.
Алида фыркнула.
— Мой отец не террорист.
— Мне это тоже кажется маловероятным, но в данной ситуации я не могу никого исключить. Прости, — он помедлил. — Почему он называет тебя Чудо-Дочерью, кстати?
— Моя мать умерла, рожая меня. С тех пор мы с отцом были не разлей вода. И он всегда смотрел на меня, как на некое чудо, — она снова улыбнулась, пусть даже и неосознанно. — Так что лучше расскажи мне о тех двоих.
— Локхарт возглавляет культ Судного дня в местечке под названием ранчо Пайют-Крик в южных горах Хемес. У жены Чолкера был с ним роман, и она присоединилась к культу. Вполне возможно, что и сам Чолкер был каким-то образом в это вовлечен. Так этот Локхарт и его последователи с нетерпением ждут апокалипсиса, и при этом не чураются использовать современные технологии: у них там невероятно сложные коммуникации и вычислительные средства — все работает на солнечной энергии.
— И?
— Ну... возможно — только возможно, — что они там пытаются немного ускорить апокалипсис. Ну, знаешь, немного подтолкнуть его, взорвав бомбу, например.
— Они мусульмане?
— Точно нет. Но мне пришло в голову, что культ, возможно, планирует взорвать бомбу, но сделать это так, чтобы во всем обвинили мусульман. Отличный способ начать Третью Мировую Войну. Это стратегия Чарльза Мэнсона.
— Стратегия Мэнсона?
— Мэнсон и его последователи пытались развязать расовую войну, устроив массовую бойню и попытавшись выставить все так, будто это сделали черные радикалы.
Алида медленно кивнула.
Повисло долгое молчание прежде, чем Гидеон заговорил снова:
— Знаешь, чем больше я думаю, тем больше склоняюсь к тому, что за всем этим стоит Локхарт и его культ. Имам и прихожане его мечети кажутся порядочными, разумными людьми. А вот от Локхарта исходят очень… плохие флюиды.
— И… каков твой план?
— Я собираюсь остановить Локхарта, — Гидеон глубоко вздохнул. — Это означает, что нужно снова пересечь горы, чтобы добраться до ранчо. Можем двигаться вдоль реки, пока…
— У меня есть план получше, — перебила Алида.
Гидеон замолчал. Она подняла палец.
— Сначала мы снимем эту мокрую одежду, разожжем огонь и высушим ее. Потому что мне холодно, и становится все холоднее.
— Справедливо.
— Затем мы поспим.
— И снова — в точку.
— А еще нам нужна помощь. И я знаю только одного человека, кто ее нам окажет: мой отец.
— Ты забываешь, что он один из наших подозреваемых.
— Выбрось это из головы, Бога ради. Он может спрятать нас на своем ранчо за чертой города. Оно станет для нас опорной базой. Мы будем скрываться там, пока не выясним, кто и за что тебя подставил.
— А твой отец станет помогать подозреваемому в ядерном терроризме?
— Мой отец станет помогать мне. И, поверь мне, если я скажу ему, что ты невиновен, он мне поверит. А еще он хороший человек с обостренным чувством справедливости. Если он сочтет, что ты невиновен, то… то он перевернет небо и землю, чтобы только помочь тебе.
Гидеон слишком устал, чтобы продолжать этот спор. Он решил уступить.
Работая вместе, они разожгли небольшой костер в дальней части своего убежища, стараясь, чтобы дым не выдал их местоположение преследователям. Тонкая струйка дыма медленно протянулась к потолку и растеклась по крыше, выходя через узкую щель. Алида помогла пламени разгореться как следует, а затем собрала несколько веток, чтобы организовать сушилку для одежды.
Она протянула руку.
— Давай сюда свою рубашку и штаны.
Гидеон немного замялся, но затем неохотно разделся. Алида же сняла с себя рубашку, бюстгальтер, брюки и трусики, развесив все на сушилке. Гидеон даже не потрудился отвести от нее взгляд. На самом деле, он испытывал эстетическое наслаждение, наблюдая, как блики огня играют на ее коже, пока она двигалась. Ее длинные светлые волосы красиво разметались по голой спине и покачивались в такт движениям ее тела.
Она повернулась к нему, и он с явной неохотой отвел от нее взгляд.
— Не беспокойся об этом, — сказала она с усмешкой, — я не стесняюсь. На нашем ранчо я не раз бегала с мальчишками купаться голышом.
— Ясно, — он вернул взгляд, и краем глаза заметил, что она тоже смотрит на него оценивающе.
Она быстро поправила мокрую одежду, подбросила еще несколько веток в огонь и села.
— Расскажи мне все, — сказала она. — О себе, я имею в виду.
Медленно и сбивчиво Гидеон начал рассказывать. Обычно он никому не говорил ничего о своем прошлом. Но — была тому виной усталость или стресс… или просто присутствие рядом интересного и сочувствующего человека — он начал рассказывать ей о своей жизни. О том, как стал вором предметов искусства, как просто ему было совершать кражи в исторических сообществах и музеях, как он в большинстве случаев мог проделывать это безнаказанно, потому что чаще всего об ограблениях так и не становилось известно.
— Многие из подобных мест не заботятся о предметах искусства, — сказал он. — Они не выставляют их, хранят вдали от посторонних глаз. У них, конечно, есть списки имеющихся экспонатов, но зачастую они никогда не проводят по ним перекрестных проверок, поэтому могут пройти годы, прежде чем они обнаружат, что их ограбили. Если вообще обнаружат. Это идеальное преступление, если не замахиваться на слишком известные предметы искусства. Существуют тысячи мест, которые так и напрашиваются быть ограбленными.
Алида накрутила на палец прядь влажных волос.
— Ничего себе. И ты все еще этим занимаешься?
— Я завязал с этим несколько лет назад.
— Ты никогда не чувствовал вину?
Гидеон не мог изгнать из разума мысль, что разговаривает с обнаженной женщиной. Он старался смотреть на это отстраненно, как мужчины с картины «Le déjeuner sur l’herbe»[50], которые, созерцая обнаженную женщину, держались совершенно непринужденно. Во всяком случае, одежда на сушилке уже совсем скоро должна была высохнуть…
— Иногда. Особенно однажды. Я был самонадеян и отправился на коктейльную вечеринку, которую историческое сообщество, ограбленное мной, организовало для сбора средств. Я подумал, это будет забавно. Мне встретился куратор, отвечавший за это мероприятие, и он был потрясен и расстроен. Он не только заметил, что небольшая акварель исчезла — оказывается, это был его любимый экспонат. Это все, о чем он мог говорить и думать, настолько тяжело он переживал эту потерю. Для него это действительно была личная утрата.