— Виделась, — вздохнула Джульет. — В том смысле, что я видела его глазами. Пару недель назад он наконец пригласил посмотреть свои работы. Кстати, тебе стоило бы как-нибудь заглянуть. Впечатляет. Все очень странно, но не ради странности.
Она не добавила, что, когда настал долгожданный час, выяснилось, что Мюррей пригласил еще одного гостя. Пожилого коллекционера, подчеркнуто любезного и умопомрачительно навязчивого. Он называл Джульет «дорогая» и слышать не хотел, чтобы уходить без нее.
— А если ты о том, что мы делали кроме «поглядеть», — продолжала Джульет, — ровным счетом ничего. Или, лучше сказать, только и смотрели.
Она снова вздохнула. В последний месяц ей уже несколько раз снился Мюррей — томительные, чувственные сны, ощущения, не дававшие ей покоя и в часы бодрствования. В студии Мюррея Джульет не оставляло желание плюхнуться к нему на колени и зарыться носом в изгибе шеи. Когда они уходили из Кадуэлл-холла, его сдержанность как будто дала трещину. «Ты сегодня очень красивая», — сказал он. И еще была орхидея. Но после того вечера, когда разыгралась драма, отступил на привычную дистанцию — был любезен, держался дружески, не более. Джульет призналась себе, что не представляет счастливого завершения их романтических отношений. Но ее все меньше и меньше интересовали такие мудрые прозрения, все больше тянуло дать себе волю. Никто не спорит: куда проще держать себя в руках, чем потом расхлебывать последствия. Но скажите на милость: зачем вообще нужна жизнь, если время от времени не совершать ошибок?
Однако Мюррей со своей стороны не предпринимал никаких попыток сближения. Ни намека на безрассудство.
Рут сочувственно пожала плечами:
— Мужчины, что с них взять, — и сменила тему.
Через полчаса обед был съеден, кофе допит, и Рут отпросилась в театр готовиться к вечернему представлению. А Джульет осталась сидеть на террасе и, подставляя лицо крепнущему ветерку с реки, перебирала в памяти события пролетевшего лета. Пятнадцатого сентября, день в день, она сдала рукопись «Лондонской кадрили» Порции Клейн. Редактор прочитала книгу за одну ночь и объявила ее творческой удачей Анжелики Кестрел-Хейвен. Вместе со своей рукописью Джульет отдала первую главу книги Тери Малоун, и, как ни странно, текст тоже понравился Порции. Балерина рассчитывала дописать роман, когда наступит перерыв между сезонами. А там будет видно: может быть, она весной оставит сцену.
Джульет осталась довольна своей работой летом. К тому же в голове созрел новый замысел — с застенчивым героем, и она предвкушала, сколько удовольствия доставит ей следующий роман.
Но ушедшее лето принесло много грустного: смерти и трагедии оставили на душе горький осадок. Через несколько дней после того, как Джульет посетила скульптурную студию Мюррея, полицейский позвонил ей из участка — прояснились намерения властей относительно юридического преследования Харта Хейдена. В связи с поведением на вечеринке мисс Бодин окружной прокурор склонялся к мысли предъявить ему обвинение в смерти Антона Мора. Но поскольку детектив Пелтц сразу не конфисковал и не отдал на анализ пресловутую бутылку с колой, улику сочли ненадежной. То же касалось возможного обвинения в провоцировании выкидыша Электры препаратом, который невозможно было выявить. Что же до обстоятельств с тальком, Мюррей и раньше намекал, что дело кончится ничем, — ведь случай с падением танцовщика никто серьезно не расследовал. Можно было выдвинуть обвинения против Грега Флитвуда в преступном пренебрежении к своим обязанностям и непредупреждении жертвы. В итоге осталось единственное обвинение — в покушении на жизнь Джульет. Мюррей надеялся, что удастся довести дело до суда и добиться приговора, но Харт, по его мнению, мог отделаться условным сроком.
От разочарования у Джульет перехватило горло. Судьба распорядилась так, что Харт Хейден больше никогда не будет танцевать — ему повезет, если сможет ходить. Но в глазах закона этот человек был невиновен в убийстве. Если бы она убедила детектива Пелтца забрать бутылку! Если бы не сделала глупой ошибки во французском! То заблуждение — результат ее интеллектуального высокомерия, ненавистно знакомого порока, который портит ее внутренний облик. Когда Джульет поплакалась Мюррею — в жалобе был налет самоуничижения, — тот охотно ее поддержал: