Однако становиться чемпионом Задница не имел ни желания ни сил: он уже выдохся, и не смог бы продолжать в таком темпе, даже если бы ставкой была его собственная жизнь. К тому же, победа была для него равносильна поражению: не победы он жаждал, но мести. Касторка уже начала бунтовать у него в желудке, рот открывался и закрывался, как у вытащенной на берег рыбы. Он потребовал пятый пирог, который должен был стать последним, и, уронив голову, вгрызся в корку, после чего принялся всасывать в себя брусничный джем. В желудке громко забурчало: час страшной мести наступил.
Переполненный сверх всякой меры желудок Хогана, наконец, восстал. Задница поднял голову, повернулся к Биллу Трейвису и открыл рот, щерясь зубами, синими от брусники.
Содержимое его желудка выплеснулось неудержимым желто-голубым фонтаном, обдавая несчастного Трейвиса, который успел лишь издать нечленораздельный звук. Дамы в испуге завизжали, а Кэлвин Спайер с расширенными от ужаса глазами перегнулся через стол и блеванул прямо на прическу Маргерит Шарбонно, супруги мэра. Та с воплем принялась ощупывать волосы, покрытые жуткой смесью из брусники, вареных бобов и частично переваренных гамбургеров (последние два блюда были ужином Кэла Спайера), затем обернулась к своей лучшей подруге, Марии Лейвин, и тут же ее вытошнило на ее замшевый жакет.
Дальнейшие события произошли практически одновременно.
Билл Трейвис обдал мощной струей рвоты два первых ряда зрителей. При этом на лице его было такое выражение, как будто он никак не мог поверить, что все это — не сон.
Джон Уиггинс, директор средней школы Гретны, раскрыл рот и, будучи воспитанным человеком, сделал это в собственную тарелку.
Мэр Шарбонно, внезапно обнаружив себя председательствующим сборищем холерных больных вместо вполне достойного мероприятия, собирался уже объявить чемпионат прерванным по техническим причинам, но вместо этого лишь испачкал микрофон.
— Господи, спаси и сохрани! — взмолилась Сильвия Додж, после чего ее довольно скромный ужин — устрицы с лимоном, салат из шинкованной капусты, кукурузные хлопья с сахаром и маслом, а также кусочек шоколадного пирожного — нашел запасный выход и смачно растекся по мэрскому смокингу.
Хоган-Задница переживал свой звездный час, стоя на импровизированной сцене и, с улыбкой до ушей, раскланиваясь перед публикой. Блевотина покрыла все вокруг. Рвало всех без исключения. Какого-то парня в джинсах вытошнило прямо на пробегавшего мимо, совершенно ошалевшего пекинеса, и бедная псина чуть не захлебнулась. Миссис Брокуэй, супруга пастора методистской церкви, испустила долгий стон, за которым последовали остатки ростбифа, жареного картофеля и яблочного мусса. Последний, впрочем, был вполне готов к повторному употреблению. Джерри Мейлинг, явившийся понаблюдать за новым триумфом своего механика, решил убраться подобру-поздорову из этого дурдома, но не успел он отбежать и пятнадцати ярдов, как поскользнулся и плюхнулся в теплую, вонючую лужу, после чего сдержаться уже не мог. Ему оставалось лишь поблагодарить Бога за то, что надоумил его надеть в тот вечер рабочий комбинезон. Мисс Норман, учительницу английского и латыни, стошнило в собственный кошелек, достаточно объемный, чтобы принять в себя хозяйский ужин. Ну, и так далее…
Хоган-Задница наблюдал за этим пандемониумом с чувством глубокого удовлетворения и законной гордости. Никогда ему еще не было так хорошо, так покойно на душе… Он взял из дрожащей руки мэра Шарбонно микрофон, обтер его салфеткой и проговорил…
17
— Соревнование закончилось вничью!
Вернув микрофон мэру, он спустился с трибуны и отправился домой, к матери, которая не присутствовала на соревновании, так как не с кем было оставить двухлетнюю сестренку Дэви.
— Ты победил?! — воскликнула она, как только он вошел, весь в брусничном джеме и блевотине, так и не сняв с шеи салфетку.
Дэви молча поднялся к себе, заперся в комнате и рухнул на кровать…
С этими словами я допил «коку» Верна и швырнул бутылку в кусты.
— Замечательно! — одобрил Тедди мой рассказ. — А дальше, дальше-то что было?
— Понятия не имею.
— Как это ты понятия не имеешь? — не понял он.
— Очень просто: это значит конец истории. Если автор не знает, что было дальше, значит, рассказу конец.
— Что-о-о?! — возмущенно протянул Верн, с таким разочарованно-обиженным видом, будто ему вместо обещанной ватрушки подсунули лягушку. — В чем же тут суть? Чем, черт тебя побери, все это закончилось?
— Додумывайся сам, — объяснил ему Крис, — у тебя же есть собственное воображение.
— Еще чего! — возмутился Верн. — Он сочинил эту сраную историю, вот пускай он и применит свое воображение!
— Да, Горди, чем же в конце концов все это кончилось для Задницы? — принялся настаивать и Тедди. — Ты уж давай, досказывай…
— Ну, — замялся я, — думаю, что уж папаша-то его присутствовал, конечно, на соревновании и, придя домой, задал сыночку хорошую трепку.
— Точно, — согласился Крис, — скорее всего, так и было.
— А ребята, — добавил я, — продолжали дразнить его Задницей, вот только к этой кличке прибавилась, наверное, еще одна: Рыгайло-Блевайло.
— Тоскливый какой-то конец, — угрюмо заметил Тедди.
— Потому-то я его и опустил.
— А ты не хочешь переделать его? — предложил Тедди. — К примеру, он, пристрелив папашу, убегает из дома и присоединяется к техасским рейнджерам… Как тебе это нравится?
Мы с Крисом обменялись взглядами, и Крис незаметно покрутил пальцем у виска.
— Ну, если так нравится тебе… — не стал я возражать Тедди.
— А про Ле-Дио ничего новенького нет?
— Сейчас нет, может, попозже будет. — Мне не хотелось его огорчать, однако рассказывать что-то про Ле-Дио у меня не было ни малейшего желания. — Жаль, что тебе не понравилась эта история.
— Да нет же, еще как понравилась, особенно про блевотину, — принялся уверять Тедди. — Вот только конец маленько подкачал.
— Да, — согласился Верн, — то, как всех там вывернуло наизнанку, было великолепно. А насчет конца Тедди прав.
— Ладно, пусть будет так, — вздохнул я.
Крис поднялся: пора было трогаться в путь. Было еще совсем светло, и небо продолжало сиять какой-то пронзительной голубизной, однако тени сильно удлинились — дело шло к вечеру. Ребенком, помнится, мне всегда казалось, что вечера на исходе лета наступали как-то уж слишком неожиданно, совсем не так, как, скажем, в июне, когда и в половине десятого было еще совсем светло.
— Который час, Горди? — спросил Крис.
Взглянув на часы, я поразился: уже шестой…
— Да, пора, — заторопился и Тедди. — Нужно разбить лагерь засветло, чтобы успеть собрать дров. К тому же я проголодался.
— Ладно, начнем устраиваться на ночлег в половине седьмого, — решил Крис. — Возражений нет?
Их не было. Мы двинулись в путь, но уже не по шпалам, а по щебенке возле рельс. Река вскоре осталась далеко позади, так, что ее и слышно уже не было. То и дело приходилось хлопать себя по лицу и шее, отгоняя комаров. Впереди теперь шли Верн и Тедди, оживленно обсуждая содержание последних выпусков комиксов, а Крис, засунув руки в карманы, двигался со мною рядом. Рубашка, все еще повязанная на поясе, хлопала его по бедрам и коленям, словно фартук.
— Я слямзил у папаши несколько штук «уинстона», — сообщил он. — Покурим после ужина.
— Правда?! — обрадовался я. — Это здорово.
— После ужина, — повторил Крис. — Закурить после еды — самое милое дело.
— Это точно.
Некоторое время мы шли молча.
— А рассказ у тебя вышел классный, — неожиданно сказал Крис. — Не обращай на них внимания, — он кивнул в сторону Верна и Тедди, — у них просто не хватает мозгов, чтобы понять.
— Да ну, фигня это…
— Перестань. Не фигня, и ты это прекрасно понимаешь. Ты собираешься его записать? Ну, обработать и перенести на бумагу?
— Наверное… Только позже. Я, видишь ли, не умею писать вот так, сразу. Рассказ должен сначала сложиться в голове, так сказать, дозреть.
— А как насчет концовки? Верн дурачок — конец этой истории, по-моему, как раз таким и должен быть. Как в жизни, в нашей поганой жизни…