— Все из-за чертова дождя, — пробормотал Чико, выруливая на шоссе и включая «дворники».
Он посмотрел на дом, тоже довольно малопривлекательный: грязно-зеленые стены, покосившаяся веранда, облупившаяся кровля…
Вздохнув, Чико включил приемник и тут же его вырубил: звук его был просто неприличным. Внезапно у него разболелась голова. Они проехали мимо Грейндж-холла, пожарной каланчи и универмага Брауни с бензоколонкой, возле которой Чико увидел Салли Моррисон на своем «ли-берде». Он поднял руку в знак приветствия, сворачивая на старое льюистонское шоссе.
— А это кто такая? — спросила Джейн.
— Салли Моррисон.
— Ничего девочка, — как можно безразличнее проговорила она.
Чико потянулся за сигаретами.
— Салли дважды выходила замуж и дважды разводилась. Если хотя бы половина сплетен про нее соответствует истине, она переспала со всем городом и, частично, с его окрестностями.
— Она так молодо выглядит…
— Не только выглядит.
— А ты когда-нибудь…
Ладонь его легла ей на бедро. Он улыбнулся:
— Нет, никогда. Брательник мой — вполне возможно, но я — нет. Хотя она мне нравится. Во-первых, Салли получает алименты, во-вторых, у нее шикарная белая тачка, а в-третьих, ей наплевать, что про нее толкуют сплетники.
Ехали они долго. Джейн сделалась задумчивой. Тишину нарушало лишь скрипение «дворников». В низинах уже собирался туман, который ближе к вечеру поднимется наверх, чтобы покрыть полностью дорогу вдоль реки.
Они въехали в Обурн, и Чико, чтобы сократить путь, свернул на Мино-авеню. Она была совершенно пустынно, а коттеджи по обеим сторонам казались заброшенными. На тротуаре им повстречался лишь мальчишка в желтом пластиковом дождевике, старавшийся не пропустить ни одной лужи на своем пути.
— Иди, иди, мужчина, — мягко проговорил Чико.
— Что?
— Ничего, девочка. Можешь продолжать спать.
Она хихикнула, не очень-то понимая, что он хочет сказать.
Свернув на Кистон-стрит, Чико притормозил возле одного из якобы заброшенных коттеджей. Мотор он выключать не стал.
— Ты разве не зайдешь? — удивленно спросила она. — У меня есть кое-что вкусненькое.
Он покачал головой:
— Нужно возвращаться.
— Да, я знаю… — Она обняла его за шею и поцеловала. — Спасибо тебе, милый. Это был самый замечательный день в моей жизни.
Лицо его осветилось улыбкой: слова ее показались ему просто волшебством.
— Увидимся в понедельник, Дженни? И помни: мы с тобой — всего лишь друзья.
— Ну, разумеется, — улыбнулась она в ответ, целуя его снова, но когда ладонь его легла на ее грудь, отпрянула: — Что ты, отец может увидеть!
Улыбка его погасла. Он отпустил ее, и она выскользнула из машины, бросившись сквозь дождь к крыльцу. Мгновение спустя она исчезла. Чико помедлил, прикуривая, и этого оказалось достаточно, чтобы мотор «бьюика» заглох. Стартер опять долго прочихивался, прежде чем двигатель завелся.
Ему предстоял долгий путь домой.
Отцовский фургон стоял перед входной дверью. Чико притормозил рядом и заглушил мотор. Несколько мгновений он сидел молча, вслушиваясь в мерный стук капель по металлу.
Когда Чико вошел, Билли оторвался от «ящика» и двинулся ему навстречу.
— Ты только послушай, Эдди, что сказал дядя Пит! Оказывается, во время войны он со своими товарищами отправил на дно немецкую подводную лодку! А ты возьмешь меня с собой на дискотеку в субботу?
— Еще не знаю, — ответил Чико, ухмыляясь. — Может, и возьму, если ты всю неделю будешь перед ужином целовать мои ботинки.
Чико запускает пальцы в густую, шелковистую шевелюру Билли, тот, счастливо хохоча, колотит брата кулачками в грудь.
— Ну вы, двое, перестаньте-ка сейчас же, — ворчит Сэм Мэй, заходя в комнату. — Мать не выносит вашей возни, и вам это известно. — Отец снимает галстук, расстегивает верхние пуговицы рубашки и садится за стол, где перед ним уже стоит тарелка с двумя-тремя красноватыми сосисками. Сэм мажет их несвежей горчицей. — Ты где пропадал, Эдди?
— У Джейн.
Дверь ванной хлопает. Это Вирджиния. Интересно, не забыла ли там Джейн губную помаду, заколку или что-то еще из своих дамских причиндалов, размышляет Чико.
— Ты бы лучше отправился с нами навестить дядю Пита и тетушку Энн, — продолжает ворчать отец, что, однако, не мешает ему в два счета проглотить сосиски. — Ты стал словно чужой, Эдди, и мне это не нравится. Ты тут живешь, мы тебя кормим — изволь вести себя как член семьи.
— Живу тут, — бормочет Чико, — кормите меня…
Сэм быстро поднял на него глаза. Во взгляде его мелькнула затаенная боль, тут же сменившаяся гневом. Когда он снова открывает рот, Чико замечает, что зубы у него желтые от горчицы.
— Попридержи язык, сопляк! — рявкает на него отец. — Слишком разговорчивый стал…
Пожав плечами, Чико режет ломоть хлеба от батона, лежащего на подносе возле отца, и наматывает его кетчупом.
— Через три месяца я от вас уеду, — говорит он. — Я намереваюсь починить машину Джонни и свалить отсюда в Калифорнию. Может, найду там работу.
— Великолепная мысль! Долго ее рожал? — Сэм Мэй был крупным, чуть нескладным мужчиной, но у Чико сложилось впечатление, что после женитьбы на Вирджинии и особенно гибели Джонни он стал как-то усыхать. — На этой развалюхе ты не доберешься и до Касл-рока, не говоря уже о Калифорнии.
— Ты так считаешь? А не пойти ли тебе к едрене фене, папочка?
Отец замер с открытым ртом, затем схватил со стола баночку с горчицей и швырнул ее в Чико, попав прямо в грудь. Горчица растеклась по свитеру.
— Ну-ка, повтори, что ты там вякнул! — взревел он. — Я тебя, сопляк, сейчас по стенке размажу!
Чико поднял баночку, задумчиво посмотрел на нее и внезапно швырнул назад в отца. Тот медленно поднялся со стула. Физиономия его приобрела кирпичный оттенок, на лбу резко запульсировала жилка. Он сделал неловкое движение, задел поднос и опрокинул его на пол вместе с тарелкой жареной фасоли в соусе. Малыш Билли с расширенными от ужаса глазами и дрожащими губами отступил к кухонной двери, готовый броситься вон из комнаты. По телевизору Карл Стормер и его ребята из группы «Кантри Баккаруз» исполняли суперхит сезона — «Длинную черную вуаль».
— Вот она, благодарность, — запыхтел отец, как будто из него вдруг выпустили пар. — Растишь их, заботишься о них и вот что получаешь…
Одной рукой он ухватился за спинку стула, словно боясь потерять равновесие. В другой он судорожно сжал сосиску, похожую на фаллос. Внезапно отец сотворил такое, что Чико глазам своим не поверил: он впился зубами в сосиску и принялся ее быстро-быстро жевать. Одновременно из глаз его брызнули слезы.
— Эх, сынок, сынок… — дожевав сосиску, простонал отец. — Так-то ты мне платишь за все, что я для вас делаю…
— А что ты для нас сделал? Привел в дом эту стерву?! — взорвался Чико, однако сумел вовремя остановиться и проглотить остаток фразы: «Если б ты этого не сделал, Джонни был бы жив!»
— Это тебя не касается! — ревел Сэм Мэй сквозь слезы. — Это мое дело!
— Разве? — Чико тоже сорвался на крик — Только твое? А нам с Билли не приходится жить с ней?! Наблюдать, как она мучает тебя? А ведь тебе даже невдомек, что…
— Что? — Отец вдруг понизил голос, в нем зазвучала неприкрытая угроза. — Говори уж все до конца. Так что мне невдомек, а?
— Так, неважно…
То, что он едва не проболтался, привело Чико в ужас.
— Тогда лучше заткнись, Чико, или я вышибу из тебя мозги. — То, что отец назвал его по прозвищу, означало крайнюю степень бешенства. — Ты понял меня?
Обернувшись, Чико увидел Вирджинию. Судя по всему, она все слышала с самого начала и теперь молча смотрела на Чико своими большими, карими глазами. Глаза у нее, в отличие от всего остального, были действительно прекрасны… Внезапно Чико ощутил новый прилив ненависти.
— Хорошо же, я договорю до конца, — прошипел он и тут же сорвался на крик: — Ты, папочка, рогами весь порос и великолепно это знаешь, но поделать ничего не можешь!
Для Билли это было уже слишком: малыш уронил свою тарелку на пол и, тоненько взвыв, закрыл ладонями лицо. Фасолевый соус растекся по ковру, запачкав его новенькие туфельки.
Сэм шагнул к Чико и вдруг остановился под взглядом Чико, который словно говорил: «Ну же, давай, смелей! Ведь к этому все шло уже давно!» Так они и стояли друг против друга в полной тишине, которую нарушил низкий, чуть с хрипотцой голос Вирджинии, поразительно спокойный, как и ее огромные карие глаза: