Но на следующий день, когда он сидел размышляя в своём тёмном углу, в то время как его товарищи по заключению были заняты своей отчаянной потехой, сомнения внезапно рассеялись.
Станислас и Элен медленно прошли через величественный зал и встали у зарешёченного окна, рядом с Арманом, однако не замечая его.
- Здесь лучше, Станислас, - тихо сказала она, опираясь рукой на подоконник. - Mon Dieu (Боже мой - франц.), как это близко.
Станислас беспечно рассмеялся.
- Cмелее, ma mie (моя дорогая - франц.), это ненадолго! На том свете нам предоставят воздух почище.
Она вздохнула и прислонилась своей светловолосой головой к решётке. Несколько мгновений они молчали.
- Станислас, - немного погодя прошептала она, - у тебя совсем нет надежды?
- Надежды? - повторил он печально. - Какая может быть надежда?
- Разве тебе никогда не приходило в голову, что Небеса вмешаются? Что террор и кровопролитие будут остановлены и что эта несчастная страна очнётся от своего безумия и взмолится о справедливости и правосудии?
Станислас де Бретёйль устало провёл рукой по лбу.
- Это произойдёт когда-нибудь, без сомнения, - ответил он. - Когда-нибудь, когда их затошнит от бойни, но, я боюсь, недостаточно скоро для нас.
- Кто может сказать? - воскликнула она, обращая к нему свои прекрасные глаза, полные любви. - Кто может сказать, когда это может произойти? Возможно, завтра или через день.
Он грустно улыбнулся.
- Завтра или через день я могу умереть, любовь моя, - ответил он.
Но смерть оказалась не так близка, как он ожидал. Проходили дни и слагались в недели. Прибывали новые заключённые, а старые отправлялись прокатиться на позорной повозке, сопутствуемые глумлением и улюлюканьем пьяной от крови черни. Однако Станислас де Бретёйль и Элен д'Эно задержались в тюрьме Люксембургского дворца, как и бедный Арман, который становился с каждым днём все бледнее и тоньше.
Конвент, казалось, позабыл об этих трёх.
Июль подходил к концу, а узники всё ещё коротали томительные часы за своими мрачными комедиями и устраивали свои шутейные гильотинирования, пока наконец не наступил день, когда даже самым смелым еле-еле хватало мужества для шуток.
До них дошли странные слухи о новых проявлениях безумия в безумном Париже. Слышались странные крики. Постоянная маршировка и рокот барабанов удивляли их, и в души всех и каждого закралось ужасное воспоминание о сентябре. Было ли это такой же резнёй заключённых? Те, кто лишь вчера издевался над смертью, сегодня трепетали перед неизвестностью.
Позднее в тот же день распространился ещё один слух, который заставил сердца некоторых забиться сильнее от надежды. Слух, что чернь обратилась против своего главаря, что Робеспьер приговорён.
Среди надеющихся был Арман де Бретёйль. Он уже видел тюремные ворота распахнутыми, а страшное ярмо неволи, изнуряющего ужаса снятым со своих плеч.
Тем вечером он прижался к прутьям того самого окна, у которого месяц назад, как он слышал, Элен говорила со Станисласом о надежде, и прислушивался к звукам волнений, задаваясь вопросом, что затевает Париж с его восемью сотнями тысяч душ. Он предавался грёзам о том, что будет делать, когда освободится, и - впервые за время в неволе - не обращал внимания на суету у решётки, вообразив, что она больше не имеет никакого отношения к позорным повозкам, когда вдруг кто-то произнёс его имя:
- Месье де Бретёйль.
Его сердце остановилось от тошнотворного страха, когда он медленно обернулся.
У решётки была толпа. За ней он увидел своего кузена и Элен, стоявших бок о бок. Девушка была очень бледна и с отчаянием цеплялась за руку Станисласа.
Тогда его кузен заговорил.
- Нас двое, - сказал он храбрым голосом, полужалостливо-полупрезрительно глянув на дрожащего Арманда. - Кто там в списке?
Возникла минутная пауза, затем последовал ответ:
- Это бывший шевалье Станислас де Бретёйль.
Элен издала слабый стон и обратила безумные глаза к лицу возлюбленного. На мгновение он остался прям и дерзок. Затем, без лишнего звука, он - который до сих пор являл такую отчаянную храбрость и безразличие - качнулся назад и, как бревно, упал без сознания на землю.
Он тоже дал своим надеждам высоко вознестись в тот день, и теперь этот внезапный поворот разрушил его мужество.
Без слёз и с таким выражением холодного страдания на лице, которое часто предвещает приближение безумия, Элен д'Эно опустилась на колени рядом с ним.