— По-моему, и убиваться по ним не стоит, потому что вряд ли им полюбится питерское житье, вспомнят о деревне и вернутся. Сказано ведь: славны бубны за горами, пока их не видишь, а увидишь или услышишь, совсем иное выходит.
Раздался третий звонок, и пассажиры заняли свои места. Какой-то парень, наигрывая на гармонии, пел:
Поезд стал медленно отходить.
Стоявшие на платформе мужики и бабы кричали:
— Прощайте, прощайте! Возвращайтесь поскорей.
Марьюшка плакала. Она предчувствовала, что никогда уже больше не увидит родных мест.
Глава II
Маленький комедиант
ДОМ, В КОТОРОМ волею судьбы Матвей сделался управляющим (это бывает редко для безграмотного мужика), находился в аристократической части Петербурга и принадлежал одному видному общественному деятелю, Павлу Михайловичу Бухтоярову.
Сперва Матвей, как водится, приехав из деревни, поступил в подручные к своему земляку в этом же доме. Не прошло и года, как он сам сделался старшим дворником, а потом даже управляющим.
Этот молодой и красивый, очень похожий на своего младшего брата Ивана парень оказался очень ловким и сметливым. На него заглядывались молодые горничные и кухарки. Мягкий, вкрадчивый, он так и лез в душу любого человека, кто имел с ним дело. Он мог подладиться к господам, находя различные предлоги, получить с них на чай. Насчет срывки, он был первый мастер на это дело. Ни один легковой извозчик не станет около подъезда дома, не заплатив ему пошлины в виде пятачка.
Старший дворник Петр Никонов, у которого Дементьев служил в подручных, был заурядный человек, служивший хозяину так, как Бог на душу положит…
Дело он свое исправлял добросовестно, пользуясь обычными доходами с квартир, был и этим доволен, за «на чаем» не гонялся, ни перед кем не увивался, никому не кланялся, не обращал как пожилой человек на себя внимания горничных и кухарок, был одинаково со всеми уважителен и держал себя степенно. Извозчики стояли, где им было угодно, никем не гонимые, и татары свободно входили во двор, крича свое: «Халат, халат!» Вот почему он и недолюбливал своего подручного, видя в нем претендента на свое место.
— Вот что, Матвей, — сказал однажды Никонов, сидя за обедом. — Не пора ли, братец, тебе в деревню? Теперича весна начинается, а брату твоему, Ивану, помощь нужна, одному не управиться ему с хозяйством-то.
— Я не поеду в деревню, — твердо сказал Матвей, смекнув, к чему клонит старший.
— Не поедешь, ладно, дело твое, а я на твое место Митрия поставить хочу.
— Да что вы, Петр Никоныч, за что на меня гневиться изволите? — воскликнул Матвей. — Кажись, я свое дело в исправности веду и ни в чем я не причинен…
— Как ни в чем? Уж я прямо тебе скажу, без запятых, что таких людей страсть терпеть не могу. С горничными да куфарками якшаешься, да мне, впрочем, на это наплевать, а то главное, что зря на меня мораль наводить начал.
— Да что вы, Петр Никоныч, да неужто я…
— Молчи, черт! — рассердился Никоныч. — Савельич зря говорить не будет… На мое место, вишь, захотел, чертова кукла, нет, не с твоим рылом!
Матвей покраснел. Швейцар Савельич действительно утром слыхал, как он, подметая парадную лестницу, разговорился с горничной из девятого номера, с курносой Дашуткой.
До слуха его донеслись с третьего этажа следующие слова:
— Коли теперь, Дашенька, вы не хотите обращать на меня вашего благосклонного внимания, то обратите опосля.
— Почему это? — спросила Даша.
— Не скажу покуда, — сказал Дементьев, — потому что евто секрет!
— Секрет? Вот оно что… Нет, вы мне скажите!
— Ну, могу-с… Если вам, к примеру, сказать, тогда весь дом узнает, и тогда мне плохо придется.
— Ну скажите, — просительно заговорила горничная. — Я никому не скажу, тоже в секрете держать буду.
И она так близко подвинулась к красивому парню, что он обнял ее за талью и коснулся губами ее щеки.
— Не смейте! — сказала она, отклонив свою голову. — Секрета сказать не хочет, а сам целоваться лезет!
«Гм… В этих делах амурных ему здорово везет!» — подумал Савельич, сидя на своем стуле.
— Ну хорошо, скажу, коли вы меня сами поцелуете! — сказал Матвей, вновь привлекая к себе Дашутку.
— Ну ладно.
— Задаточек с вас.
— Ишь, какой хитрый!
— Ну ладно. Так слушайте: старшего нашего скоро побоку.
— Ну!