Ньют — мой соулмейт.
Ему не нужно было параноидально опускать глаза на дату через равные промежутки времени, чтобы в этом убедиться. Не нужно было теряться в догадках, разглядывать каждого встречного… погодите-ка. А ведь действительно, откуда ему знать? Ньют ни разу не оголял предплечье перед Томасом, никогда не говорил о своей дате сам, а Томас ни разу даже мельком не видел ее целиком. И Минхо минут двадцать пытался ему это доказать. А Томас не слушал. Как и всегда, впрочем.
Сомнение обладает отвратительной привычкой подкрадываться совсем незаметно, внедряться в голову, как некий вирус, и засиживаться надолго. Этакий непрошеный гость, обладающий достаточной наглостью, чтобы задерживаться в чужом обиталище, когда хозяева уже не знают, какой еще намек сделать, лишь бы его прогнать. И то самое сомнение, навеянное не то погодой, которую Томас считал отвратительной, не то ужасной привычкой переосмысливать вещи в пессимистичную сторону, не то еще чем-то, сейчас атаковало Томаса, нещадно хлестало по мозгам и задевало самые чувствительные уголки сознания.
А если Минхо был прав? Если Гилмор попросту сказал то, что Томас хотел бы услышать? Но зачем ему нужно было говорить это в таком случае? Думать об этом было тяжело. Слишком.
Неприятные, рушащие всякую надежду и радость мысли преследовали Томаса весь остаток дня. Даже когда под вечер дождь в очередной раз замолчал на совсем короткий промежуток времени — минут на сорок, если не меньше, — и парень попробовал восполнить утраченные утром часы сна, свернувшись под одеялом на диване, сомнения продолжали ковыряться в мозгу, как ребенок ковыряется ложкой в нелюбимой еде. Томас всеми силами с ними боролся и в конце концов пришел к выводу, что лучше не думать об этом, пока он сам во всем не убедится, чтобы лишний раз себя не расстраивать, если что-то и впрямь пойдет не так.
Уснуть так и не вышло, но потянуть время, пялясь в потолок, — вполне. Удалось настолько, что когда Томас оторвал-таки зад от дивана, на часах было около шести. Он еще ходил по квартире какое-то время, глазел на струящиеся по стеклам прозрачные холодные дорожки, затем ждал доставки маффинов, которыми время от времени себя баловал, заваривал кофе, периодически сверяясь с замысловатым рецептом в гугле, вытирал убежавшее молоко с плиты и, в общем, совершал все те действия, что могут хотя бы как-то отвлечь мозги от ненужных мыслей и предотвратить их от заполнения излишними граммами меланхолии.
Когда он допивал последние капли еще не успевшего остыть кофе, по квартире прошелся неожиданной частой трелью дверной звонок. Томас просидел пару мгновений недвижимо, словно пытаясь увериться, что не ошибся, и некто по снаружи нажал на кнопку у входа снова, заставляя брюнета вздрагивать и воровато оглядываться. К нему некому было прийти в этот вечерний дождливый час, когда даже само небо, какое-то особенно темное, промокло насквозь, а облака можно было выжимать, как тряпку. Томас еще некоторое время дожидался финального, третьего звонка, а затем потопал открывать, нарочно громко шаркая по кажущемуся холодным до ужаса полу голыми пятками.
***
Чинить транспортные средства в дождь люди не хотели. За весь день в мастерскую мистера Гилмора заехала от силы пара-тройка особо отчаявшихся человек, у которых было слишком мало денег для оплаты требуемых услуг, но слишком много озлобленности и грубости. Их пришлось выпроводить несмотря на протесты и уже не пугающее «Вы вообще знаете, кто мой отец?». Все остальное время босс и подчиненный просидели в гараже на излюбленных креслах. Мистер Гилмор безуспешно учил Ньюта играть в покер, скормил ему остатки жареной курицы с белым хлебом, на корочке которого образовалась тонкая пленка плесени.
Дождь шумел без остановки и, казалось, мог легко пробить крышу тяжелыми каплями. Кое-где она протекала с незапамятных времен, но поскольку дожди случались редко, о починке ее заботились мало.
Позже Ньюту прислали смс со словами, что сегодняшнее занятие перенесено на пять часов, хотя на самом деле должно было начинаться в два, что автоматически значило, что дома блондин появится около девяти, если не позже. Босс, собиравшийся было закрываться раньше, посидел вместе с Ньютом лишний час ради приличия, а потом оставил ему ключи и объяснил, куда именно их спрятать, чтобы завтра, если вдруг Гилмору захочется прийти на работу раньше обычного, не пришлось искать Ньюта по всему городу. Мужчина вышел в дождь, неумело укрываясь своей потрепанной кожаной курткой, еще хранившей запах минувших двадцать лет назад чудных субкультур, оглянулся на подчиненного, косо подмигнул ему, хрипло пожелал удачи и направился в неизвестную сторону. Ньют провожал его взглядом, навалившись плечом на мокрое железо ворот и ловя высунутым совсем немного кончиком языка капли. Гроза с ее ужасающим громом и ослепительно-белыми трещинами молний возвращала в голову ненужные воспоминания, от которых Ньют, казалось бы, уже избавился. Точнее, не избавился, а уже не зависел.
Или хотя бы думал, что не зависел.
Холодно. Капли бьют по куртке, рукам, лицу. Волосы лезут на лоб скользкими змееподобными лентами, но смахнуть их нельзя: Ньют боится выпускать руль из рук несмотря даже на то, что спокойно проделывал этот трюк сотни раз до этого и наверняка проделает когда-нибудь снова. Повсюду — фары, брызги из-под колес, где-то вдалеке — едва слышимые гудки и, кажется сирены. Небо похоже на огромный затонированный дочерна стеклянный купол и трескается от учащающихся молний.
Ньют успевает только глянуть в сторону. Еще одна вспышка, что приближается неумолимо. Пара испуганно вытаращенных под шлемом глаз смотрит на блондина, как на дьявола в человеческом обличии. Скрежет тормозов. Глухой удар. Дыхание выбивает из груди вместе, кажется, с легкими. Ньют вылетает на асфальт, стукнув по нему черепом, и морщится. Байк валится сверху, ногу сковывает дикой, раздирающей плоть зубами болью. Спустя мгновение, показавшееся вечностью, все меркнет, и боль отступает. Или Ньют попросту не чувствует ее более.
Ньют скривил губы, зажмуривая на секунду глаза и прогоняя непрошенные изображения. Воспоминания выглядели четкими, как никогда, словно пережитые пару часов, а не практически год, назад. Невыносимая боль по всему телу и головокружение, больше похожее на попадание в безумно быстрый водоворот, вспоминались настолько безошибочно и точно, что их наверняка можно было снова почувствовать. Мозгоправ дал этому какое-то мудреное название, которое блондин даже не потрудился запомнить. Какой-то особый тип боли. Зарождающейся в голове и расходящейся по телу настоящими, осязаемыми импульсами, застревающими в клубках нервов.
Ньют не хотел доводить себя до такого. Не хотел съезжать с катушек. Он поежился, натянув рукава толстовки до кончиков пальцев, и скрестил на груди руки. Часы на слегка гнутом столбе — следствии либо пьяной езды, либо неосторожности, либо полной узколобости — показывали без двадцати четыре. Тридцать минут на дорогу до центра, где проходили курсы. Итого еще практически час на валяние дурака и попытки совладать с появившимися неизвестно откуда страхами. Которые разрывали внутренности и заливали все вязкой, мерзкой кровью.
Лицезреть грозу и проверять нервы на прочность он больше не мог. Потому развернулся на пятках, зябко вжав голову в плечи (разве ты не должен был привыкнуть к этому после двадцати одного года в Англии, Ньют?), и поковылял вглубь гаража, где они с Гилмором доедали курицу несколько минут назад.
Ньют мерз. Телефон медленно, но верно умирал и извещал об этом назойливым, требовательным писком. Гроза перекрикивала и съедала любые звуки извне, и блондин оставался наедине с громом и скрипом тщетно пытающихся захлопнуться из-за ветра ворот. Настоящий фильм ужасов, если бы только светло не было.
Какой-то совсем задрипанный фургон с глупыми кривыми цветочками на боку, облупленными, смахивающими на рыбью чешую, притормозил у обочины. Водитель, вытягивая по-гусиному длинную шею в открытое окно, вглядывался в мрак гаража и то снимал, то надевал очки обратно на переносицу с заметной горбинкой. Ньюта, растянувшегося в кресле, из которого происходящее на улице было видно, как на огромном экране в кинотеатре, он не замечал. Прошепелявив что-то неспособное превратиться в разборчивые слова, он шевельнул верхней губой, изображая трудную для описания эмоцию, завел слышимо больной мотор и покатил дальше. Ньюту не было до него дела. Он провожал утерянного клиента маловыразительным взглядом, прикусывая зубами неприлично отросший ноготь на указательном пальце. Тому парню даже замена движка не поможет. Только сдача этой рухляди на металлолом.