В детской забаве считать проезжавшие мимо автомобили (двадцать четыре) и ассоциировать их цвета с героями из мультфильмов и комиксов время пролетело гораздо быстрее, чем предполагалось. Ньют даже ойкнул, осознав, что может припоздать немного. Он непомерно долго прятал ключи в трещину под воротами — все, как объяснял мистер Гилмор, — где их нельзя было увидеть, но можно было достать, если знаешь, куда именно совать пальцы. Хотя, глядя на крошечную прореху между землей и воротами, Ньют начал сомневаться, что боссу удастся пропихнуть туда свои сардельки.
От дождя удалось спрятаться внутри длиннющего, на удивление почти пустого автобуса, где Ньют примостился в дальнем углу, вальяжно закинув ногу на ногу. Телефон продолжал пищать, в колонках визжала совсем дешевая, чуть ли не царапающая барабанные перепонки попса, худой старичок сидел поодаль с каменным лицом, даже не двинувшись ни разу за время поездки (Ньют бы не удивился, узнав, что он даже глазными яблоками не крутил). Руки его, сморщенные, с выступающими венами, выглядящие, как кора давно высохшего дерева, были сцеплены в замок. Под конец голову Ньюта не покидал образ восковых фигур, виденных единожды в музее мадам Тюссо, куда их водили в школьные годы. Может, этот чувак на самом деле всего лишь случайно забытая фигура, и, если до нее дотронешься, почувствуешь что-то неживое и холодное под пальцами?
Какой бред, Ньют, уймись.
Бывают на учебе такие дни, когда хочется только привалиться на что-нибудь, будь то парта, стена, собственный кулак или чье-то плечо, и пребывать все время в некой прострации, ничего не замечая и не воспринимая, что тебе говорят. За время регулярного посещения курсов у Ньюта выработалась зависимость от такого состояния: оно преследовало его из занятия в занятие, и, сколько блондин ни пытался, прогнать его удавалось редко.
В этот раз настроение погодой высосалось, кажется, у всех. Зевали даже преподаватели, на чьих серых лицах легко можно было прочитать «Мы не меньше вашего хотим свалить отсюда нахрен». Принцип «раньше сядешь — раньше выйдешь» для них эффективен не был, и вместо того, чтобы как можно скорее разъяснить материал и по-быстрому прогнать всех учащихся по практическим заданиям, они мусолили один пункт около часа, неизвестно зачем чертили схему, которую так никто и не разобрал, на грязной черной доске, а с практикой возились намного дольше.
Нетрудно догадаться, что из здания Ньют выполз практически в девять. Остальные, не менее раздраженные, уставшие, проклинали все на свете. Кто-то даже замолвил словечко об уходе, но заглох сразу же: деньги жалел. Вся группа растеклась в разные стороны улицы, а блондин так и остался стоять под козырьком у входа, пытаясь придумать, что делать дальше. Странно. Они учатся вместе уже полтора месяца, а той псевдо-дружеской болтовни, которой все начиналось, уже не было. Все выглядели, как по чистой случайности собранные в одном месте незнакомцы (что, в принципе, было правдой), не желавшие знать друг о друге ничего. Поэтому никто не предложил никому сесть к себе в машину и доехать до дома, никто не поинтересовался, далеко ли им, спешно натягивающим тонкие куртки над головой и раскрывающим зонты, идти. Те, у кого были свои авто, просто плюхнулись на сухие сидения и поехали туда, куда нужно.
А Ньют даже зонт забыл взять. Дурак.
Он стянул толстовку, обвязал ею голову, как платком, и с неохотой вышел под дождь. Издалека Ньют наверняка напоминал страшноватую мужеподобную монашку, которая к тому же прихрамывала на одну ногу и изредка откашливалась басовитым голосом с зачатками прокуренной хрипоты. Капли скатывались по носу, как по горке в парке аттракционов, потом шлепались либо на землю, либо на губы, откуда Ньют их по привычке слизывал.
Толстовка промокла быстро, а вместе с ней — волосы, шея и плечи. Ньют зябко ежился, постоянно поднимал глаза на таблички с наименованиями улиц, чертил в голове карту местности и рисовал путь до ближайшей автобусной остановки.
Слишком долго. Слишком холодно.
Город (или, по крайней мере, этот район) вымер. Ни одного прохожего. Машины — редко. Общественный транспорт отсутствовал вовсе. От темени защищали только фонари, в свете которых искорками серебрились наклонные линии капель. Ньют уже чувствовал всем телом забирающуюся в организм простуду — если не что-то похуже, — хлюпал носом и мрачно насвистывал нескладный набор звуков. Отравленное ужастиками подсознание превращало низкие деревца у обочин в людей с ножами наперевес, рисовало повсюду каких-то уродцев, на деле оказывавшихся забытыми вещами, пустыми, разъеденными влагой коробками, скамейками, мусорными баками и припаркованными у входа в дома велосипедами. По всей длине улицы — прямоугольники света из занавешенных окон, блеклые витрины близких к банкротству магазинчиков, где хозяева сидели на низких стульях, уставившись в телевизор. Люди грелись в теплых помещениях, смотрели в окна и только качали головами. Он же, Ньют, шел сквозь холодную массу весь мокрый, злой и пепельно-серый, как небо над головой.
На одном из поворотов промокшие насквозь кеды заскользили по брусчатке (Ньют едва удержался на ногах), и блондин чуть было не выехал на проезжую часть. Благо, успел ухватиться за что-то — кажется, за воздух — и замереть, согнувшись пополам над первой белой линией пешеходного перехода. Из некстати расстегнувшегося нагрудного кармана посыпались приносимые промоутерами визитки, шелуха тыквенных семечек и несколько сложенных бумажек. Ньют принялся зачем-то все собирать, хотя давно клялся опустошить карманы от мусора, и наткнулся на неаккуратно вырезанный им же кусочек картона, на котором значился адрес и номер телефона Томаса.
Направление к его дому все еще было свежо в памяти. Ньют простоял с секунду, задумчиво покусывая губы и не обращая внимания на ливень. К Томасу определенно ближе, чем до дома. И не важно, что этот засранец обязательно подумает, что Ньют только искал повод с ним встретиться. Как бы принципиален Ньют ни был, он замерз, устал, промок и злился настолько, что готов был плеваться ядом и пламенем. Если Томаса не будет дома, он не захочет открывать дверь или скажет, что Ньют пришел не вовремя, блондин обязательно развернется и пойдет домой. Только отсидится немного в холле и хотя бы самую малость согреется.
Вздохнув громко и протяжно, Ньют помчался на другую сторону улицы, гримасничая от неприятного хлюпанья мокрых кед.
На втором этаже его шаги лаем провожала собака. Ньют перескакивал через две ступеньки, и за подошвами его волочилась вереница мокрых отпечатков. Толстовку он выжимал на ходу — вода с нее стекала ручьями. Пару раз он поскользнулся снова, больно ударился коленом здоровой ноги и остаток пути хромал уже на двух.
Перед дверью нужной квартиры Ньют долго и нерешительно топтался на месте, обматывая кофту вокруг шеи. Несколько раз поднимал руку к звонку и снова ее опускал, лихорадочно стуча зубами и кусая заусеницы. Когда все-таки нажал на черную круглую кнопку и услышал по ту сторону дребезжащий звук, отшатнулся, будто от удара током, и принялся ждать. В квартире молчали. Отголоски шагов даже не мерещились. Ньют позвонил во второй раз, уже недовольно хмурясь. Снова тишина. Выжидающая, вкрадчивая, недоверчивая.
«Если ты сейчас не откроешь, клянусь всеми богами, я тебя придушу,» — бормотал под нос Ньют, вжимая палец в звонок в третий раз. Дальше он навязываться не собирался. Он просто уйдет к черту и больше никогда не будет пытаться на кого-то надеяться. Никогда.