А что там змея эта натрепала? Ночь длинная, тьмы дофига, беги, бабка, беги?
Ага, успела подумать я аккурат перед тем, как кусты затрещали и с воплем меня все-таки кто-то догнал.
Глава четвертая
Врага надо встречать лицом к лицу. Тем более если лицо у меня теперь такое, что любого маньяка собьет с ног. А что? Вот я повернулась и рявкнула.
А потом захлопнула варежку и смущенно почесала свой позорный пучок. Потому что метрах в десяти от меня стояла самая обычная женщина, а на руках у нее заходился ревом самый обычный младенец.
Младенчика я толком не рассмотрела, поняла только, что он совсем крохотный, грудной еще, а вот женщина — ну, примерно так изображали крестьянок. Молодая, лет двадцати пяти, но — тут вполне возраст может нашему внешне не соответствовать. Волосы в косу заплетены, светлые, лицо круглое. Украшения — бусы и такой же наборный браслет. Длинная юбка цветастая, платок на голове, рубаха, что-то вроде жилетки, но! Одета похуже, чем я.
Я приосанилась.
— Не гневись, Яга, Костяная нога, темной ночи тебе, многой тьмы тебе, бабушка, — поклонилась мне женщина, улучив момент, когда младенец на секунду заткнулся. — Смиренно кланяюсь. Дар тебе принесла, дабы исполнила просьбу мою.
— Я? — Да что у меня реакция, как у тупого? Опять же: а что еще спрашивать? — Где дар-то? И чего хочешь?
Нормально вообще? Я и подумать не успела, а слова уже вырвались. Это плохо или хорошо?
— Есть злыдня, — сказала женщина, — все вокруг мужа моего увивается. Бают, что ведьма! Так разве есть ведьма, чтобы ты, бабушка, про нее не ведала?
Я хотела было сказать, что и про себя не особо-то знаю. Может, это и вариант? Мол, старая стала, впала в маразм, какой с меня спрос, один песок сыпется? Но сказала другое:
— Черта лысого…
— Ай, была я уже у него, — всхлипнула женщина. — Разве он чего может? Так, походил, погундел, а ты ведь в беде не оставишь! Женщина для женщины сделает лучше! Сама посуди, ну куда я без мужа-то? Землицу пахать надо? Надо! Жать надо? Надо! Коров подои да на выпас отправь, овец остриги, поросят покорми, кур ощипи, крышу перекрой, дрова заготовь, на ярмарку съезди, куда мне одной, да с шестью-то детьми?
Ну, говоря откровенно, глядя на эту дамочку, хотелось мне ей посоветовать на ярмарке времени зря не терять и на торговлю его не тратить. Не понравилась она мне — причитает как-то наигранно, вот как есть из тех, кто цыганками на вокзалах прикидывается и деньги выманивает. Но и любопытно стало: от меня-то что требуется? А она смотрела несколько… подобострастно? Неприятно, в общем. Но, может, это были мои какие-то внутренние ощущения. Я-то старая, а она молодая. И никакими шмотками это уже не поправить...
— Я тебе чем помогу? — сурово спросила я и — о, так вот зачем мне такие брови! — эти самые брови и сдвинула. Эффект превзошел все мыслимые ожидания. Даже младенчик кряхтеть перестал, хотя, может, он и без меня наорался.
— Так это, — заюлила женщина, даже отступая на пару шагов назад, но не сдавая позиции. Вот упрямая! — Не гневайся, бабушка! Отворожи там, придуши, в лес заведи, да не выведи! Не оставь деток сиротами!
Я задумалась. Нет, я против того, чтобы кто-то от жены гулял куда-то налево. И тут я эту женщину понимала! Измена — противное дело. Я бы точно что-нибудь выдрала, выцапарала или оторвала. Причем, если надо, обоим, но опять же: это в городе в двадцать первом веке. А тут мужик на вес золота. Особенно вон, в селе. Так что моя часть из той-прошлой-жизни преисполнилась невероятным сочувствием.
Зато другая моя часть, та, которая бабкина, всматривалась и — ого, какое у нее острое зрение! — видела что-то, что я пока объяснить себе не могла.
Бабка-то, выходит, не просто древняя, а еще и колдунья? Ведьма? Или просто пожила много и знает людей? И не только, неспроста же к ней вон звери как к судье какой ходят?
Ага! Смотрит на меня мадамка плаксиво, и лицо все такое несчастное, а в глазах торжество! Типа, вот, задурила я тебе, старой, голову, да вот разбежалась!
— И что в оплату дашь? — проскрипела я. Брови отлично работали — у дамочки аж руки задрожали.
— А вот, бабушка, — и она проворно подбежала ко мне, в ножки поклонилась и вручила младенчика и так же споро отскочила. — Как заведено, свеженький, молочком вскормленный!
И что мне с ним делать? Сожрать его, что ли? Но спросила опять о другом.
— И не жаль тебе дите родное, а?
— Так оно же мне не родное, — заулыбалась женщина. Как видно, она посчитала вопрос улаженным и дело решенным практически окончательно. — Сирота это. Мать его нагуляла где-то, а сама родами и померла. Ты уж, бабушка, сама решай, можно на зелья его, а можешь, коли захочешь…