Люди безмолвно стояли на площади и слушали Наместника. Брусчатка была бела от снега. Небо над городом было затянуто тучами, и сквозь тучи светило мутновато-белое солнце. Помню, в том дне было много белого цвета. Белый снег. Белый мрамор террасы. На террасе пылали жаровни, и при свете дня огонь в них тоже казался белым. За спиной Наместника стояли ромейцы в традиционных одеждах. Белые подпоясанные кафтаны с серебряными застёжками и круглые шапки, отороченные мехом. Выглядело это красиво. Ромейцы сами по себе красивый народ. Рослые и статные, с высокими скулами и безупречно правильными чертами лица. Прирождённые воины и захватчики. Красивые. Вот только души у них уродливые.
Расправы над участниками бунта уже шли полным ходом. Многие были брошены в острог. Некоторым повезло ещё меньше. Их обезглавленные тела лежали в известковых колодцах, куда сваливают туши околевших животных, а отрубленные головы гнили на длинных деревянных шестах посреди Оружейной площади. Над ними кружило вороньё, а внизу стояли стражники с винтовками наперевес. Они дежурили здесь день и ночь, сменяя друг друга - чтоб родным и близким кого-нибудь из казнённых не вздумалось пробраться тайком на площадь и сдёрнуть голову с шеста.
Это место я обходила стороной. Меня мутило от смрада смерти, от вида растерзанной плоти, насаженной на колья. Но больше всего я боялась узнать собственного брата в одном из стражников, охранявших площадь.
Сташек пропал. В нашей харчевне он больше не появлялся, и его съёмная квартирка в студенческом квартале тоже пустовала. Где он и что с ним, я не знала. Возможно, он в остроге. Либо его застрелили во время уличных беспорядков. Или же он там, на Оружейной. Кормит ворон... Проклятье!.. Эта неопределённость сводила меня с ума. Благо Каначик ни о чём не догадывался. Иначе бы в два счёта вышвырнул меня на улицу за связи с крамолой. Жизнь шла своим чередом. Каждое утро я садилась в омнибус и ехала на работу. Вечером я возвращалась домой, ложилась на тахту и молча молилась, глядя в темноту - и за себя, и за Сташека. Всё, что мне оставалось - это только молиться.
Соглядатай - Острог
Вильский острог находится за городской окраиной, неподалёку от барачного квартала, обнесённого бетонной стеной. Тюремные здания возвышаются на пустыре, между рапсовым полем и рельсовой дорогой, по которой ползут обшитые свинцом вагоны, груженные саммеритовыми стержнями. Дорога начинается далеко на юге, возле железных мельниц, и пронизывая чуть ли не половину Континента, тянется к северо-западной границе и дальше - в Дуумвират и Страны Братства. Торговля идёт бойко, хотя Совет Смотрителей недоволен - в последнее время доходы начали падать...
Тюремщики в остроге всё время меняются. Тот, что привёл арестанта в допросную, тоже явно из новоприбывших. И очевидно, не из местных. Алех Валога пытливо оглядывает приземистую фигуру тюремщика, его тёмные и блестящие, будто масленые, волосы и широкоскулую физиономию с продолговатыми глазами цвета лесного ореха. Восточные фемы?
- Как звать? - спрашивает Соглядатай.
- Кходи, Ваше Благородие, - с готовностью рявкает тюремщик.- Кходи Гаалт. Номер триста шестнадцать-семьдесят.
- Молодец, - в тон ему отвечает Соглядатай.
Так и есть - с востока. Ишь, говор какой резкий. На бхалов -уроженцев восточных провинций - гордые ромейцы глядят, как на отбросы. Покамест сами не загремят в острог или на плаху. Прямо в лапы этим грязным дикарям. Бхалы с удовольствием идут в палачи и надсмотрщики. Да, жизнь иногда выкидывает жестокие шутки...
- Господин Тихарек, можете идти, - говорит Валога, обращаясь к начальнику тюрьмы, который стоит поодаль, вытянувшись в струнку.
Склонившись в полупоклоне и отчеканив: 'Слушаюсь, Ваше Благородие!', тот исчезает за дверью. Кходи Гаалт остаётся. Он не получал приказа удалиться. Значит, он ещё тут понадобится. На его физиономии появляется неуловимая усмешка. Он незаметно нащупывает автоматический хлыст у себя на поясе. Судя по всему, сейчас пойдёт веселье. Этот Соглядатай в чёрном кителе, кажется, рассержен не на шутку, а арестант слишком нагло себя ведёт. Вот и его, тюремщика, обложил площадной бранью, пока тот волок его по коридору. Но ничего, скоро и на него нападут корчи.
В допросной холодно - когда Валога говорит, у его губ собираются облачка пара. Стены комнаты окрашены в грязно-зелёный цвет. За небольшим окном, забранным решёткой, синеют ранние зимние сумерки. Под потолком потрескивает электрическая лампа, заливая допросную пыльным, рассеянным светом. Усевшись за столом, Валога некоторое время молчит, барабаня пальцами по столешнице. Поверхность стола, лоснящаяся от грязи, испещрена сетью мелких царапин. Похоже на военную карту. План наступления. Зирайский Халифат против Дуумвирата. Интересно, а где тут Царьгород? Ладно, сейчас не об этом. Валога переводит взгляд на арестованного. Тот сидит, балансируя, на шатком деревянном стуле. Руки скованы наручниками за спиной. На лице свежие кровоподтёки. Рубашка разодрана и заляпана кровью. Жалкое зрелище.
- Вэл Йорхос. Гражданин первой категории, - с расстановкой произносит Соглядатай. - Амнистированный. Лунница. Торговые перевозки.
Арестант кивает.
- И? Что не так? - говорит он, дерзко уставившись на Соглядатая.
Тот лишь криво усмехается. Да всё не так, Йорхос. Начиная от твоего имечка и заканчивая этими самыми перевозками. Ясно, что там за перевозки. Лунница - приграничный город. Там контрабандисты все. Тащат всё подряд - от пушнины и полудрагоценных камней до автоматических винтовок и саммеритовых стержней. Наместник знает. Но ничего не делает. Точнее, время от времени проводит показательные аресты. Сугубо для отчётов в Цитадель. Контрабандисты ему не мешают. Как раз наоборот. Главное - грамотно всем распорядиться. Впрочем, сейчас не об этом.
- Кто куратор? - спрашивает Валога. Вот так, прямо в лоб.
Арестант пожимает плечами.
- Куратор чего? Священной спальни? Не знаю таких.
Их взгляды встречаются и перекрещиваются, как зирайские ятаганы. Валоге сразу делается неуютно. Эта чернота в их глазах всегда производит на него неприятное впечатление. Глядишь, как чёрту в... Говорят, у них меняется цвет глаз после смерти. Так это или нет, Валога не знает. Не предоставлялось ещё случая заглянуть в глаза мёртвому ромейцу.
- Где Волчек? - спрашивает Валога.
- В лесу. Наверно. Или в поле. Где им ещё быть, волчкам вашим? - говорит арестант, ухмыляясь.
Валога кивает.
- Так-так. Изображать слабоумного у тебя неплохо получается, Йорхос. А что об этом скажешь? - выдвинув ящик стола, Соглядатай извлекает оттуда парабеллум со спиленным номерным знаком и аккуратно кладёт его на столешницу.
- Не моё, - равнодушно произносит арестант.
- Из этой пушки уложили двух конвоиров. Сопровождавших одного опасного крамольника. Задержанного вскоре после беспорядков на Триумфальной.
- Ваши коллеги? Соболезную, - говорит арестант.
- Хуже. Это люди из личной охраны Наместника. Влип ты, Йорхос.
- Вот заладил, командир. Не знаю я никаких крамольников, - спокойно произносит арестант. - И вообще. Я отказываюсь давать показания в отсутствие Доместика Феми.
Валога вскидывает бровь. Ого, какие разговоры пошли.
- Доместика тебе? - спрашивает он с иронией. - А чего сразу не Наместника? Могу организовать аудиенцию. У него к крамольникам особые чувства. Собственноручно башку оторвёт и на штырь натянет. Любит он это дело.
- Руки коротки. Я буду говорить только с Доместиком Феми, -твердит арестант.
- Спёкся твой Доместик. Турнут его скоро за непотребное поведение и порочащие связи. А говорить ты будешь со мной.
Арестант молчит. Валога поднимается из-за стола и начинает расхаживать по допросной, заложив руки за спину. Арестованный следит за ним исподлобья.
- Йорхос, у тебя местом проживания значится Лунница. Ты в столице что делал?