Он резко отвернулся от окна и уставился просто на меня. Его лицо с оспинками казалось бесстрастным, и лишь в уголках губ таилась странноватая усмешка.
- Ваше Превосходительство... Господин Наместник... - проговорила я.
В ожидании аудиенции я подготовила целую речь-обращение к Наместнику и неоднократно прокручивала её в памяти. Но сейчас все слова попросту вылетели у меня из головы, и я едва могла собраться с мыслями.
- Ян Семишка... мой брат...совершил преступление. И он заслуживает самого сурового наказания. Но, господин Наместник... - я запнулась.
- Ну? Продолжай, - сказал Мика Венд.
Он улыбался уголками губ и глядел на меня - с презреньем? С жалостью? Нет. Я бы назвала это любопытством. Он рассматривал меня, как потешную заморскую зверушку. Я была родной сестрой человека, совершившего покушение на его жизнь. Это пробуждало в нём определённый интерес. Наверное, по этой причине он и дал разрешение на аудиенцию. Захотел на меня посмотреть.
- Я взываю к вашему милосердию, господин Наместник, - говорила я отрывисто. - Простите его. Смилуйтесь. Пожалуйста. Пощадите. То, что произошло, это...какое-то безумие. Мой брат всегда относился к вам с почтением. Вы были для него примером во всём. А этот поступок... что-то заставило его. Или кто-то. Он совершил это не по своей воле...
- Это твои предположения, или он делился с тобой своими планами? - перебил меня Наместник.
- Он говорил, что восхищается вами. И я уверена, что это было сказано искренне.
Наместник кивнул.
- Согласен. Искренность. Это у него есть. И ещё наивность. Невообразимая наивность, свойственная разве что юродивым. Впрочем, ничего удивительного. Такие блаженные идиоты часто становятся орудием в руках других.
С этими словами Наместник перевёл взгляд на Алеха Валогу, который стоял у двери, вытянувшись в струнку.
- Я знаю этого Семишку, - сказал Наместник, пристально глядя на Валогу и будто сверля его взглядом. - Рядовой триста двадцатой нумерии. Всегда был на хорошем счету. Я сам его допрашивал. С глазу на глаз. Он никак не связан с повстанцами. Его поступок был продиктован личными мотивами. Глупо. Как же глупо.
'И что это означает, Мика? - хотела я спросить и промолчала. - Это как-то смягчает его вину или наоборот, усугубляет?'
- Конечно, некоторым очень хотелось бы раздуть из этого скандал. Приплести сюда политику, - говорил Мика Венд. - Дескать, Наместник уже ничего не контролирует, ничем не управляет. Валога, напомни, что сказала Августа, узнав об этом инциденте?
- Самодержица восприняла это очень болезненно, Ваше Превосходительство, - произнёс Валога, уставившись на цилиндрический хронометр. Встречаться взглядом с Наместником он явно избегал.
- Что сказала Августа? Напомни, - надтреснутым голосом повторил Наместник.
- Августа сказала: 'Увы, увы, мой белокурый варвар уже не тот'. Ваше Превосходительство, - сказал Валога без всякого выражения.
Наместник сморгнул, на его скулах вздулись желваки - мне почудилось даже, что он скрипнул зубами. Сейчас он выхватит парабеллум и уложит Валогу на месте, подумала я. И меня заодно. Надо же, такое оскорбление. Но Мика совладал с собой.
- Тебе есть ещё что сказать, Лита Семишка? - спросил Наместник, взглянув на меня. Лицо его вновь сделалось бесстрастным.
- Господин Наместник. Мой брат... - начала я.
- Строго говоря, он мне неинтересен, - громко сказал Наместник. - Было бы идеально, если бы это дело вообще не получило огласки. А теперь люди не совсем порядочные будут использовать это для своей грязной пропаганды. Ну и как тут должен поступить господин Наместник?
- Смилуйтесь, Ваше Превосходительство. Простите его, - произнесла я очень тихо.
Подойдя ко мне вплотную, Мика взял меня пальцами за подбородок и заглянул мне в лицо. Я разглядела тонкий белый шрам над его верхней губой.
- Вы с братом выглядите, как близнецы, - сказал Мика. - Хотя у вас, кажется, разница в несколько лет?
Потом, оттолкнув меня, он отвернулся к окну и замер, глядя на площадь.
- Ваше Превосходительство... - проговорила я.
Наместник молчал.
- Госпожа Семишка, аудиенция окончена, - сказал Алех Валога, взяв меня под локоть.
Мгновение спустя мы снова оказались в длинном полутёмном коридоре. Я ошалело смотрела на дверь с дубовыми панелями. Всё? И это всё? Я понимала, что мой разговор с Наместником оказался совершенно бессмысленным. Я ничего не добилась. Судьба Яна была уже предрешена. Я не сумела его защитить.
- Лита, послушайте меня, - негромко произнёс Валога. - Едва ли вас это утешит, но поверьте, не у вас одной неприятности из-за этого стражника. Знали бы вы, чего мне стоила вся эта...авантюра.
В голосе Соглядатая - я готова была в этом поклясться - вдруг зазвучали искренние нотки. Я взглянула на него с недоверием.
- Где Ян? - спросила я.
- Сейчас его держат под стражей, - последовал ответ.
- Он в тюрьме?
Валога покачал головой.
- Им занимаются люди из личной охраны Наместника. Он решил не привлекать сюда Тайную Канцелярию.
- Что вы с ним сделали?
- Ничего непоправимого. Пока что.
Я помолчала. Потом спросила безнадёжно:
- И что теперь будет, господин Валога?
Соглядатай вздохнул.
- Госпожа Семишка, мой вам совет. Забудьте, что у вас когда-то был брат. Просто забудьте. Так будет лучше для всех.
Лита - Плаха
На другой день мне прислали коробку с вещами Яна. Это был нехороший знак. Значит, приговор уже подписан. Родственникам осуждённого всегда возвращают его личные вещи накануне казни. Ян жил в казармах на государственном довольствии, и имущества у него было немного. Ворох гражданской одежды, пара поношенных армейских ботинок с высокой шнуровкой. Ручной хронометр на кожаном ремешке. Полдюжины грифельных карандашей и перо-самописец. Если здесь и имелись какие-то дневники или записные книжки, то их, скорее всего, изъяли при обыске. На дне коробки я обнаружила целую кипу дешёвых книжонок с мягкими цветными обложками. Такими торгуют коробейники на улицах. Грош за пару. Истории с продолжением. Принцессы и драконы. Бог ты мой, неужели он читает эту дрянь?..
В ночь накануне казни я не спала. До самого утра я лежала, скорчившись, на тахте и слушала, как за окном по рельсовой дороге проносятся грузовые вагоны. В то лето стояла страшная жара и ночи были горячечно-душные, но меня буквально колотило от холода. Я лежала, кутаясь в одеяла и зимние шали, и никак не могла согреться. Источник холода был у меня внутри. Меня изнутри вымораживали страх и тоска.
На рассвете я уже была на Оружейной. Несмотря на ранний час, площадь была запружена людьми. За годы правления 'Ахмистринчика' публичные казни сделались излюбленным развлечением черни. Площадь была оцеплена. Посреди булыжной мостовой возвышался эшафот. Палач и его помощники уже поджидали. Всё было подготовлено - остро заточенный топор, рядом жаровня, в которой алели четыре раскалённых стержня. В тот день должны были казнить троих осуждённых, одного за грабёж, двоих за убийство. Ян убийцей не был. Но Закон Праведников не делал различий между совершённым деянием и деянием, которое лишь замышлялось.
Осуждённых привезли, как обычно, в зарешеченном фургоне. Вооружённые винтовками стражники подвели их к эшафоту, подгоняя прикладами. Осуждённые были одеты в одинаковые тюремные робы зеленовато-серого цвета. Ян был там, среди них. Мне очень хотелось, чтобы он меня увидел. Но он не смотрел на толпу. Он смотрел в небо. Помню, небо в то утро было ярко-синее, с длинными розоватыми облаками у самого горизонта.
Вначале расправились с человеком, осуждённым за грабёж. Два помощника палача втащили его на эшафот и подтолкнули к каменному блоку наподобие низкого стола. Осуждённого заставили положить на каменный блок обе руки ладонями вверх. Прикрутили, перехватив запястья кожаным ремнём. Палач взялся за топор. Он был мастером своего дела. Один взмах - и человека уже стаскивают с эшафота, перетягивая жгутами его обезображенные культи. Отрубленные кисти рук лежали в лужице крови, словно крылья неведомой птицы.