Потом на эшафот втащили убийцу. Не Яна. Другого. Один из помощников палача ударил его сзади так, что ноги его подкосились, и он рухнул на колени; другой заломил ему руки за спину и принялся стягивать запястья ремнями. Тем временем палач вытащил раскалённый железный прут из жаровни. Его рука была защищена толстой кожаной перчаткой. Привычным жестом палач обхватил голову осуждённого так, что лицо его обратилось к небу. Рукой в перчатке палач поднес раскалённый прут к его глазам. Когда со стороны эшафота донеслись истошные вопли, я зажала уши ладонями и ушла, не разбирая дороги. Я не видела, как всё это проделывали с Яном. Хотя мне следовало бы остаться. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, куда они уносят тела с плахи.
Лита - Братчики
Я отыскала Яна лишь через несколько часов. Тех, кто выжил на плахе, относили в больницу для бедняков, которая располагалась в тупиковом переулке неподалеку от Оружейной площади. Переулок тот я нашла не сразу - мне пришлось дважды спрашивать дорогу у прохожих. От них же я узнала, что один из осуждённых умер во время экзекуции, не выдержав боли. Человек, которому отсекли кисти рук, был жив, когда его стаскивали с эшафота. Значит, либо Ян, либо тот, другой. Кто-то из них.
Больница размещалась в приземистом кирпичном строении, окружённом чахлыми кипарисами. За болящими присматривали монашенки из городского монастыря. Нищета здесь царила страшная. В полутёмном коридоре остро пахло обеззараживающим раствором, нужником и нечистой плотью. Краска на стенах растрескалась и свисала струпьями, а рассохшиеся половицы предательски скрипели и пружинили под ногами. Дверь в общую палату была приоткрыта, и я разглядела ряды узких железных коек, на которых вповалку лежали тела - мужчины, женщины, старики, дети, все в одном помещении. Это были 'обычные' больные. Тех, с эшафота, держали в отдельной келейке в самом конце коридора. О таких никто не заботился. Их просто бросали на койку и уходили. Некоторых потом забирали родственники. Некоторые умирали.
Когда я вошла, меня чуть не замутило от спёртого воздуха. Первым делом я бросилась к окну и распахнула его настежь. Потом я оглядела келейку. Здесь стояло несколько коек. Все они были пусты, кроме одной. На ней лежал Ян. Живой. Мертвенно-бледный, с заскорузлой от крови повязкой на глазах. Его трясло, как в лихорадке, губы были обкусаны. За всё это время никто не подошёл к нему, чтобы хотя бы дать ему воды.
Я собиралась забрать его домой, но вскоре поняла, что дело безнадёжное. Сам он не дойдет, а без посторонней помощи я его не дотащу. Но что-то надо было делать. Хотя бы смыть кровь с его лица. Я выглянула в коридор и позвала одну из монашенок. Сунув ей несколько монет - благо кошель был с собой - я попросила принести тёплой воды и чистых бинтов. Потом я спросила, имеются ли у них какие-нибудь лекарства - обеззараживающие и для заживления ран? К несчастью, нет, ответила та, в средствах мы стеснены изрядно, ибо живём на пожертвования... Тогда я отдала ей весь кошелёк и велела сходить к аптекарю и купить всё необходимое. Кроткая сестра поджала губы - наверное, она не привыкла, чтоб ею командовали всякие простолюдинки - но кошель взяла. Вскоре она вернулась со склянками и аптечными принадлежностями.
Остаток дня прошел, как в аду. Я сидела у постели брата, держа его за руку. Время от времени я размешивала в стакане с водой вытяжку корня красавки и давала ему пить маленькими глотками. Зелье заглушало боль и приносило забвение. За распахнутым окном был слышен надсадный гул, по стенам келейки ползли продолговатые тени. В небе над городом плыли воздушные корабли. Они были свинцового цвета, их покатые бока лоснились, как рыбья кожа, а под брюхами реяли на ветру багровые полотнища. Корабли плыли на северо-запад. То, чего все так ждали, свершилось. Августа-Самодержица двинула войска на Дуумвират.
Впрочем, об Августе я сейчас думала меньше всего. Я пыталась представить свою дальнейшую жизнь. Работу в корчме я потеряла и новой, скорее всего, уже не найду. Скоро мне нечем будет заплатить за квартиру. Значит, мы с братом окажемся на улице. И сколько мы так протянем? До первой зимы, в лучшем случае. Можно, конечно, уйти в монастырь, к кротким сёстрам. Таких как я принимают охотно. Но кто тогда позаботится о Яне? Ещё можно наняться куртизанкой в весёлый дом. Можно. Ну и насколько меня хватит? На пять лет, десять? "Публичные девочки" сгорают быстро, как свечи. А что будет с Яном?..
Постепенно сгустились сумерки, и наступила ночь. В переулке зажглись масляные фонари. Я заметила на подоконнике свечной огарок в битой фарфоровой чашке вместо подсвечника, но зажигать его я не стала. Сидела в потёмках. Каково это - жить в темноте, думала я. Всё время в темноте... Я вздрогнула, когда Ян заговорил. Мне казалось, что он в забытьи. Он разжал ладонь. Я увидела продолговатый стеклянный фиал размером примерно с ноготь на большом пальце руки. Фиал крепился к тонкой серебряной цепочке. Я знала, что в таких капсулах хранят атропос. Смертельный яд, одной капли которого достаточно, чтобы убить человека. "Откуда это?" - спросила я. Ян сказал, что к нему приходили. Один человек. Был тут незадолго до меня. Он не назвал своего имени и говорил как будто в воротник, словно пытаясь изменить голос. Но Ян его узнал. Валога. Алех Валога. Брат Беренис. Тот самый, конторский, помнишь? Ещё бы не помнить. Ну и мутный же тип. Припёрся сюда с атропосом. Выполнял чей-то приказ? Или это его личное решение? Решил избавить от страданий убийцу-неудачника... Впрочем, отравы здесь достаточно, чтобы убить двоих. В тот момент мне казалось, что смерть будет наилучшим выходом для нас обоих. И для меня, и для Яна.
Потом я услышала, как под окном что-то заскреблось. Вначале мне показалось, что это какое-то животное. Сейчас полезет в дом. Только этого не хватало!.. Подойдя к окну, я хотела было захлопнуть створки, но неожиданно в оконную раму вцепилась чья-то рука с длинными пальцами. Потом над подоконником показалась голова с взлохмаченными волосами. В темноте я разглядела округлое лицо, усыпанное веснушками. Совсем молодой парень, лет шестнадцати, не больше. На нём была холщовая свитка и рубаха с вышивкой, в каких ходят селяне.
- Ты Лита? - спросил он.
- Да... - я кивнула.
Парнишка подтянулся на руках и уселся на шатком подоконнике.
- Хлусик я, - сказал он. - Ну, Памва. Знаешь Сташека? Так вот мы от него. А у тебя тут вроде неприятности?
Говорил он на "порченом ромейском", то и дело вворачивая словечки из местного языка.
- Подождите... Вы - это кто? - спросила я.
- Мы - это Братчики, - ответил он вполголоса и заговорщицки улыбнулся.
- Что за свинарник вы тут развели, а, божьи люди? - послышалось в коридоре. - От грязищи ноги к полу липнут. И смердит у вас, как в покойницкой. Это как понимать?
Говорили на чистейшем ромейском. Хлёсткий, остроугольный язык Империи звучал, как удары кнутом. Так разговаривать может только уроженец Царьгорода.
- Санитарного надзору на вас нет! А ещё б казначея по вашу душу. Пожертвования все куда уплыли, а, вас спрашиваю? Игуменье на подъюбники? Ну, черти!..
Дверь распахнулась, и на пол легло пятно света из коридора.
- Вэл? - воскликнула я, взглянув на человека, стоящего на пороге.
- Ну здравствуй, крамольница, - проговорил он, улыбнувшись уголками губ.
Вэл Йорхос. Вот уж кого не ожидала тут увидеть. Выглядел он гораздо лучше, чем во время нашей первой встречи. Помнится, тогда вся физиономия была в кровоподтёках.
- Давай, Лита, собирайся. Поедем, - сказал он.
- Куда?
- Так ведь к Братчикам, - ответил за него Памва-Хлусик. Он сидел, раскачиваясь, на подоконнике. Трухлявая доска угрожающе скрипела и трещала.