- Царьгородская Цитадель - это своего рода машина, - задумчиво произнёс Нартос. Голос его вдруг стал проникновенным. - Идеально отлаженный, совершенный, бездушный механизм, который перемалывает жизни и судьбы, подобно железной мельнице. Но даже этот безупречный механизм иногда даёт сбой. Одна крошечная песчинка, ничтожнейшая из ничтожных, способна изломать и сокрушить эти зубчатые колёса.
Августа велела избавиться от ребёнка. Иначе в будущем возникли бы неудобные вопросы с престолонаследием. Позже игуменья сообщила Августе, что всё исполнено. Она солгала. Приказ не был выполнен. Машина дала сбой. Та послушница...сама ещё ребёнок...я стал её исповедником. Она рассказала мне о тебе, Нара.
- Она умерла? - тихо спросила девочка.
- Да, к сожалению.
Они замолчали. В наступившей тишине слышно было лишь, как потрескивают горящие головни да поскрипывает механизм в старом хронометре, висящем над камином.
- Что ж. Сейчас я вас, пожалуй, оставлю, - сказал Нартос, бросив взгляд на хронометр. - Поднимусь к себе наверх. Хочу сделать кое-какие записи.
- Вы книгу пишете? - спросил Памва с живейшим интересом.
Человек в чёрном слегка замялся.
- Ну как сказать. Мы живём в непростое время. Оно стоит того, чтоб быть запечатлённым в хрониках. Или хотя бы в дневниковых набросках. Для будущих поколений. Если, конечно, этот мир не сгинет в пламени, как тысячу лет назад.
- Мы присмотрим за принцессой, Ваше Святейшество, - сказал Памва очень серьёзно, без тени иронии в голосе.
- Ян, а ты поедешь на усадьбу Хильдегерд? - спросила Нара, когда Нартос вышел.
- Не знаю, - ответил тот бесцветным голосом.
- Мне бы не хотелось расставаться с тобой, - произнесла она негромко.
- Нара, история о принцессе и стражнике в зачумленном городе закончилась, - сказал Памва-Хлусик. Он смотрел на девочку с улыбкой. - Теперь начинается новая сказка. А может, даже и легенда. И придумывать её мы будем сами, все вместе. У нас неплохо получается.
Увидев, что глаза её слипаются, он соскочил со стула и изобразил поклон - довольно, впрочем, неуклюже.
- Позвольте препроводить вас с опочивальню, принцесса. Час уж поздний.
- Да, пожалуй, - улыбнулась Нара.
- Бывай, Ян, - сказал Памва.
Потом, кивнув Лите и Альбину, он взял Нару за руку и повёл полусонную девочку наверх, где для неё уже была подготовлена постель.
- Гатан-кхаан, - произнёс Альбин, провожая их глазами.
Самодержица. На языке ксайлахских кочевников "Гатан-кхаан" означает "Самодержица".
- А ты неплохо знаешь ксайлахский, - заметила Лита.
- Приходилось иметь дело с наёмниками.
Он не без усилия поднялся со скамьи. Лита видела, что его просто шатает от усталости. Ещё бы. Он почти не спал последние несколько дней.
- Вы тут долго не засиживайтесь. Завтра ехать далеко, - сказал Альбин.
- Ты главное девочку завези, - сказала Лита. - А я...
- А что ты?
Она пожала плечами.
- Я не знаю эту Хильдегерд. Вот так взять и повиснуть у неё на шее...
- До весны хотя бы переждите. А там видно будет.
Лита приподнялась и села на софе, спустив ноги на пол.
- Альбин, а что тебе до нас? - спросила она мягко. - До меня вот, до Яна. Зачем ты это делаешь? Ради чего?
Уголки его рта дёрнулись и поползли вверх.
- Считай, что это за погребок твой плата. Доскачи тогда Валога, не говорил бы я сейчас с тобой. В овражке бы прикопанный лежал, рядом с Сетом.
Она смотрела на него снизу вверх. Альбин. Ромеец из Царьгорода. Захватчик. Нет. Просто человек. Просто живёт. Ей вдруг захотелось шагнуть к нему и обнять, как обнимают друга или брата. Но она сдержала этот порыв.
- Хорошо, Альбин. Завтра решим, - сказала она. - Доброй ночи.
Когда его шаги затихли на лестнице, Лита поднялась с софы и уселась на полу возле камина. Она смотрела на брата.
- Ян, ты веришь этому Нартосу? - спросила она.
Он пожал плечами.
- Памва вроде верит.
- Поедешь на усадьбу?
- Да мне без разницы.
Они помолчали.
- А сама ты что думаешь делать? - спросил Ян. - Пойдёшь Волчека догонять?
Она покачала головой.
- Нет. Я не могу больше ему доверять. Альбин сказал, что всё было подстроено нарочно. И бунт, и Братчики эти. Тут просто сцепились два враждующих лагеря. Люди Августы и Совет Смотрителей. Дерутся за трон. А мы для них лишь разменная монета. Волчек всё знал, и тоже игрался в эти игры.
- А я ведь тебе говорил, что он уродец, - Ян вдруг тихонько засмеялся.
- Ян! - сказала Лита с досадой.
- А что, нет? И я был прав, когда дал ему по зубам тогда. В Вильске ещё, помнишь?
Она хмыкнула.
- По-моему, как раз наоборот всё было.
- Ерунда. Ты просто всего не видела. Ладно, проехали. Ты видишь это?
Он раскрыл ладонь. В его руке лежала капсула на тонкой цепочке. Лита слегка нахмурилась.
- Ну вижу, и что?
- Сам не знаю, чего я ждал. Чуда какого-то, знамения. Не знаю. Алаис вот не ждал. Решился сразу. Хотя, наверно, он потерял гораздо больше, чем я.
- Мне больно это слышать, - сказала Лита, и голос ее дрогнул.
- Ну прости.
Он протянул руку к камину и бросил капсулу в огонь. Стеклянный фиал лопнул, запахло горьким миндалем.
- Вот так, - сказал Ян.
Лита сидела, глядя на огонь, её рука лежала в руке брата.
- По-моему, он предложил мне выбор. Этот, с лютней. Нара потом разговаривала с ним на паперти. Я их не слышал. Решил даже, что Нара всё придумала. Но нет, всё так и было. Просто он так захотел. Играл на лютне возле храма, невидимый никому, кроме Нары. Он не исчадие зла. И те, из Топи, совсем не то, что о них думают. Люди боятся их, потому что ничего о них не знают. Помнишь, что Нартос говорил?
- Может, и так, - медленно произнесла Лита. - Я ничего не знаю ни о Топи, ни об Ангхи. Мне непонятны его помыслы, и я не знаю, что задумал Нартос. Но я рада, что ты выбрал жизнь, а не смерть, Ян.
***
На вершине замковой горы, где некогда возвышались крепостные стены, стояли двое. Старик и юноша. Оба высокие и статные, облачённые в традиционные одежды - длинные подпоясанные кафтаны и шапки с отворотами. Старик был седовлас и седоус, с суровым широкоскулым лицом и глазами цвета олова. Его кафтан был светло-серого цвета, подпоясанный широким красным кушаком. Черноволосый юноша, стоявший рядом, одет был, как ромеец - алый с золотом кафтан и пояс васильково-синего цвета. Чрезмерно ярко, быть может, но этот наряд был ему к лицу. Старик и юноша стояли бок о бок и смотрели на тихий, засыпанный снегом город, лежащий у их ног.
- Ангхи, - произнёс старик, нарушив молчание. - Твои методы всегда приводили меня в некоторое недоумение.
- Я, по крайней мере, что-то делаю, - сказал юноша, не отрывая взгляда от города.
Старик покачал головой.
- Всё ещё надеешься вызволить свой народ? - спросил он.
- Да, Локис. Всё ещё, - коротко ответил юноша.
- Однако дар Творца они утратили. И гордости в них больше нет, осталась лишь гордыня.
- Они не так безнадёжны, как тебе кажется, Локис, - возразил юноша.
Старик лишь невесело усмехнулся, но спорить не стал. Вздохнув тихонько: "Эх!..", он поднёс к груди трёхструнную семгальскую скрипку, которую держал в руках, и коснулся струн смычком.
Над старым городом, раскинув звёздные крылья, парила ночь, а людям, мирно спящим в своих домах, снилась музыка болотной скрипки - знакомая, но почти забытая, ибо в Северной Провинции её не слышали уже целых двенадцать лет. Мелодия звучала всё громче, летела всё дальше, над лесами и топями, к морю, за край земли, где во мраке воды земные низвергаются в бездну, а демоны хаоса ждут, когда незримый Странник вновь призовёт их в мир, в котором больше не будет людей.
- Они не так безнадёжны, - повторил юноша. - Год тысячный наступил, но у них ещё есть немного времени. И у нас с тобою тоже, братишка.
Он стоял, прижимая к груди лютню, его пальцы легонько касались струн, но в этот раз лютня его молчала.