Эрленд и Ева Линд сели друг напротив друга в гостиной, и отец рассказал дочери все, что успел выяснить с начала расследования, все свои идеи, все, над чем думал последнее время. Пересказ, Эрленд знал это, помогает самому лучше понять, что в деле к чему, а за последние дни случилось столько, что неплохо попробовать еще раз составить ясную картину. Он рассказал дочери почти все, что произошло с момента обнаружения тела Хольберга в подвале, — про запах в квартире, про записку, про старинный снимок в письменном столе, про грузовик и компьютер с порнографией, про эпитафию, про Кольбрун и ее сестру Элин, про Ауд и ее неожиданную смерть, про собственные кошмары, про встречу с Эллиди в тюрьме, про исчезновение Гретара, про идеи, которые ему подкидывает Марион Брим, про поиски второй жертвы Хольберга, про человека под окнами дома Элин, возможно, сына Хольберга. Попытался, пересказывая дочери все это, составить четкий и логичный план всей истории, задавал самому себе вопросы, рассматривал свои теории с разных сторон. Наконец Эрленд зашел в тупик и замолчал.
Ведь он не стал говорить Еве Линд про мозг девочки — которого не было в черепе. Куда он мог деться и как это могло произойти, Эрленд до сих пор не понимал.
Ева Линд слушала отца, не перебивая, заметив только, что Эрленд все время массирует себе грудную клетку. Ей показалось, она понимает, как глубоко дело Хольберга задело отца, как тяжело ему. Он устал, он словно бы отступает, уступает врагу — раньше с ним подобного не бывало. О несчастной девочке ему особенно трудно говорить — голос такой, словно пытается от самого себя спрятаться, не давать волю эмоциям.
— Ты, когда орал на меня с утра, говорил про какую-то девочку. Это и есть Ауд? — спросила Ева Линд.
— Ага, ага. Она, кажется, ну, в смысле, ее мать считала, что дочка — это ей дар божий, — сказал Эрленд. — Она ее любила, любила и до смерти, и еще сильнее после. Извини, я не хотел на тебя кричать, совсем не хотел, но пойми, когда я гляжу на твою жизнь, как наплевательски ты относишься к себе, как не бережешь себя, как не желаешь себя уважать, когда я вижу, какие травмы ты сама себе наносишь, — у меня опускаются руки. И когда я на фоне этого вижу крошечный гробик, я совсем перестаю понимать, что к чему в этом мире. Я не понимаю, что за черт здесь происходит, и я хочу…
Эрленд замолчал.
— Вышибить из меня последнее дерьмо, — закончила за отца Ева Линд.
Эрленд пожал плечами:
— Я сам не знаю, чего хочу. Может быть, лучшее — не делать вообще ничего. Пусть жизнь идет своим чередом. Может, надо обо всем забыть, уволиться к черту, заняться каким-нибудь полезным делом. Почему мне надо во все это вмешиваться? Зачем мне вся эта грязь? Вся эта мразь? Зачем мне говорить с людьми вроде Эллиди, заключать сделки с подонками вроде Эдди, наблюдать, как люди вроде Хольберга получают удовольствие от своих фокусов. Зачем мне читать отчеты об изнасилованиях, вскрывать полы домов, под которыми кишмя кишат крысы. Зачем мне выкапывать из земли детские гробы…
Эрленд все сильнее давил себе на грудь.
— Когда ты начинаешь, ты думаешь, это все ерунда, тебя это не касается. Думаешь, ты сильный, ты крепкий, ты выдержишь, чужая боль пройдет мимо тебя. Думаешь, ты закован в этакие доспехи, которые к тому же с годами будут делаться все прочнее, думаешь, что можно смотреть на всю эту мерзость издалека и жить своей жизнью, как будто то, что ты видишь на работе, — не твое дело, чужая жизнь. А вот и нет. Нет никакого «издалека», нет никаких доспехов, ты гол как сокол, и сил в тебе — шиш! Отвращение, омерзение преследует тебя с утра до ночи, тебя тошнит, ты словно одержим злым духом, который лезет тебе в душу и не оставит тебя в покое, пока ты не поверишь: эта мразь, эта мерзость — и есть жизнь, и нет никакой другой жизни. Пока ты не забудешь к черту, как живут нормальные, обыкновенные люди. Вот это мое дело нынешнее — из таких. Оно словно злой джинн, которого выпустили из бутылки, — ему вольно пытать тебя, травить тебе душу и тело, пока не упадешь замертво, пока не станешь калекой.
Эрленд тяжело вздохнул.
— Чертова трясина, вот что это такое!
Отец не стал продолжать, и Ева Линд тоже хранила молчание.
Некоторое время спустя она встала, села рядом с Эрлендом и обняла его одной рукой. Как резво, ритмично бьется у папы сердце, как капли дождя, под этот стук так хорошо засыпать! В итоге она и заснула, со счастливой улыбкой на лице.