Эрленд задумался.
— Вы можете что-нибудь нам рассказать о Хольберге? — спросил он наконец.
— Я его сразу узнала по фотографиям в газете, — выдохнула Катрина.
Даже тень попытки сопротивления ушла из голоса, не говорит, а шепчет.
— Хотя он сильно изменился.
— Это фотография из дела, — объяснила Элинборг. — Нам ее передали из министерства транспорта, он недавно обновлял права. Работал водителем грузовика, колесил по всей стране.
— Мне он тогда назвался адвокатом из Рейкьявика.
— А работал в те годы, скорее всего, на портовую службу, — сказал Эрленд.
— Мне едва исполнилось двадцать лет, у нас с Альбертом уже было двое детей, когда это случилось. Мы рано стали жить вместе. Альберт был в море тогда — он лишь изредка выходил в море, а так держал небольшой магазинчик и заодно подрабатывал агентом для страховой компании.
— Он знает о случившемся? — спросил Эрленд.
Катрина замолчала в нерешительности.
— Нет, я никогда ему не говорила. Буду вам признательна, если и сейчас вы ему ничего не скажете.
Помолчали.
— Вы кому-нибудь рассказывали? — спросил Эрленд.
— Нет, никому.
Она снова замолчала. Эрленд и Элинборг выжидали.
— Я виню за это себя. О боже мой, — вздохнула она, — я знаю, что это неправильно, что я ни при чем. Это было сорок лет назад, и я до сих пор виню себя, хотя знаю, что я ни при чем. Сорок лет.
Коллеги молчали.
— Не знаю, что вы хотите выяснить, какие подробности вас интересуют. Я уже сказала, Альберт был в море, я веселилась с друзьями, и мы познакомились с этими двумя на танцах.
— Этими двумя? — перебил ее Эрленд.
— С Хольбергом и еще одним человеком, они были вместе. Я так и не узнала, как его зовут. У него был с собой фотоаппарат, он его всем показывал, мы немного поговорили с ним о фотографии. Они пошли с нами к моей подруге, там мы еще выпили. Нас было четверо, четверо девушек, две замужем. Посидели немного, я засобиралась домой, он предложил меня проводить.
— Хольберг? — спросила Элинборг.
— Да, Хольберг. Я сказала «нет», попрощалась и пошла домой, одна. Там было недалеко идти. Но едва я открыла дверь — мы жили в отдельном доме, на новой улице, тогда как раз шло строительство в Хусавике, — как вдруг вот он, стоит у меня за спиной. Что-то сказал, я не разобрала, потом толкнул меня внутрь и закрыл дверь. Я была в шоке, не знала, удивляться или пугаться. Я была немного пьяна. Разумеется, я понятия не имела, кто он такой, ни разу его до того не видела.
— Так почему вы себя вините? — спросила Элинборг.
— Я заигрывала с ним на танцах, наверное, — сказала Катрина, помолчав. — Ну, пригласила его потанцевать со мной. Не знаю, зачем я это сделала. Я выпила, а вообще-то я не пью, это не мое. Я просто веселилась с друзьями, решила немного оторваться. Безответственная дура! Пьянь!
— Вам не в чем себя винить… — начала было Элинборг.
— Вы это бросьте! Ваши слова ничего не могут изменить, — сказала Катрина тихо и посмотрела в глаза Элинборг, — нечего мне объяснять, чего стоит, а чего не стоит. Нет смысла.
— В общем, он вертелся вокруг нас на танцах, — продолжила она, вздохнув. — Произвел вполне приятное впечатление, умел шутить, вообще такой весельчак. Играл с нами в игры, заводил нас. Я потом вспомнила, что он спросил, дома ли сегодня Альберт, а я ответила, что сегодня дома одна. Но он так это спросил, что мне и в голову не пришло ничего подозрительного.
— В общем, та же история, что с женщиной в Кевлавике, — сказал Эрленд. — Она, судя по всему, согласилась, чтобы он ее проводил. Он попросил позвонить, вызвать такси, и она пустила его домой, и тогда он напал на нее на кухне.
— Ни с того ни с сего он обратился в совершенно другого человека. Чудовище, отвратительная мразь. Какие только слова он не говорил! Сорвал с меня пальто, затолкнул в прихожую, стал оскорблять — боже, я слов-то таких не слышала! Возбудился, раскочегарился весь, я пыталась его вразумить, но ничего не вышло, я стала кричать и звать на помощь, и тогда он набросился на меня и заткнул мне рот. А потом потащил в спальню…
Она собрала всю волю в кулак и рассказала им, в подробностях, скрупулезно, что и как с ней сделал Хольберг. Ничего не забыла о той ночи — помнила все детали, даже мельчайшие. В тоне — ни намека на сентиментальность, она словно зачитывала отчет патологоанатома, сухой и бесстрастный. Никогда не говорила прежде об этом происшествии, и Эрленд заметил, что она словно держит дистанцию — говорит так, будто бы все это произошло не с ней, а с кем-то другим, не тогда, не там. В другом месте, в другое время.
В другой жизни.