Дед покачал головой.
— Не надо так упрямиться, Авгиня! Мало ли что бывает между мужем и женой.
— Он меня куском хлеба попрекает, будто я сидела сложа руки. Так не надо мне ни его хлеба, ни его одежды, ни его богатства. Пусть оно пропадет пропадом!
— Зачем же ты пришла? — недоумевающе спросил Куприян.
— Пришла забрать то, что из дому принесла с собой, и детям хлеба. Кормить-то их надо.
Дед Куприян молчал. Он знал, что детям есть надо. Спору нет. Однако если он позволит ей взять хлеб, то тем самым станет как бы ее сообщником против Василя. Дети, как только Василя отвезли в больницу, убежали к матери. Но Авгиню никак не уговоришь. Уперлась на своем — и ни с места. Дед беспомощно качал головой, разводил руками. Ну, что ей еще сказать? А детей кормить надо… Пусть делают, как хотят.
Авгиня забрала сундук, мешок крупы и два мешка муки, погрузила все это в сани. Дед Куприян, то ли из жалости, то ли из других соображений, сказал:
— Возьми уж и сала.
Обо всем этом он потом рассказал Василю.
Что подумал Василь, неизвестно, но он и словом не обмолвился в ответ на рассказ деда.
Да и не до того ему было. Все больше и больше беспокоили Василя Савка, дед Талаш и Мартын Рыль. Пока в этом деле не наступит ясность, у него не будет покоя.
И не одного Василя тревожил Савка. Думали про него и приятели Василя. Вот тебе и Савка! Так повернул дело, что лучше было бы и не ввязываться. Ведь это не шутка: двенадцать легионеров уложили в лесу. Видать, у партизан сил немало. А что, если Савка раскрыл их сговор?
У Василя Бусыги хата была просторная. Теперь она производит впечатление пустой, несмотря на то, что в ней было полно добра. Не хватало людей. Не видно было хозяйки, а без Хозяйки и хата — не хата. Не видно и детских лиц, не слышно их веселого смеха и щебетания. Тихо в хате, как в могиле. Одиноко лежит дед Куприян на полатях, около печи. Стынет старая кровь. Недолго ему оставаться здесь, завершается путь его жизни. И Василь мрачный, как туча слоняется по хате. Он был совершенно одинок и подсознательно чувствовал, что не только его жена, но почти все жители села отшатнулись от него, потому что он пошел по вражьей дороге, и Василь болезненно ощущал свою отчужденность.
Ему стало немного легче на душе, когда пришли к нему Кондрат Бирка и Сымон Бруй.
— Ну как здоровье, Василь? — спросили гости, пожимая Василю руку.
Но в их голосе не было обычной живости. Разговор сначала не клеился, и только тогда, когда хозяин поставил на стол бутылку самогона, гости оживились.
— А все-таки непонятно, куда же девался Савка, — сказал Бирка.
— Черт его знает! — отозвался Василь, пожимая плечами.
— А не думаете ли вы, что он примазался к партизанам? — допытывался Бирка.
— От Савки можно всего ждать, — заметил Бруй. — Где ему больше дадут, туда он и пойдет.
— Жаль только, что мы об этом раньше не подумали, — укоризненно сказал Василь, — и знаете, интереснее всего, почему он не хотел признаться, что виделся с партизанами и говорил с ними.
— Так это понятно, — сказал Бруй, — раз он стал с ними заодно, так и не хотел их выдавать, А может, испугался.
— И так могло быть, — согласился Василь, — но дело обстоит, видимо, иначе. Как же случилось, что все посланные туда не вернулись? Значит, партизаны знали, что приедут легионеры, и подготовились к встрече… Вот это мне объясните.
Бруй и Бирка молчали.
— Черт его знает, как все это случилось, — наконец сказал Бруй, разводя руками.
— Темное дело, — продолжал Василь. — Допустим, что Савка выдал наши планы. Они могли, поскольку у них была сила, сказать Савке: «Возвратись и приведи их сюда». Но почему же тогда Савка ничего нам не сказал?
— Значит, ты думаешь, что Савка не рассказал партизанам о нашем сговоре? — спросил Бирка.
— Трудно сказать. Но ход дела показывает, что он об этом не говорил.
Бруй вздохнул и потом сказал упавшим голосом:
— Для меня теперь ясно одно: не Савка, а кто-то другой рассказал Талашу об этом деле.
Эти слова точно громом поразили Василя. Лицо его потемнело. Он вспомнил Авгиню, вспомнил вечер, когда она выходила из хаты деда Талаша. Перед глазами Бирки также промелькнул образ Авгини, и с поразительной ясностью припомнилось ему, как он сказал ей: «Воевать я не пойду, мы за себя вояку поставим».
Василь угрюмо молчал. А Бирка не осмеливался высказать страшную догадку.
31
На оккупированной территории Полесья легионеры проводили мобилизацию, отправляя в глубокий тыл белорусскую молодежь. Этой мерой оккупанты думали ограничить широкий размах партизанского движения. Но подавляющее большинство белорусов, подлежавших мобилизации, вместо того чтобы явиться на сборные пункты, сразу ушли в леса, а те, которых удалось взять силой, целыми группами убегали из казарм при каждом удобном случае. Их порой ловили, жестоко наказывали, но эти меры не остановили потока дезертиров. Весенняя пора, тепло и обилие лесов благоприятствовали людям, не желавшим стать пособниками врагов. В лесах становилось все больше людей, на которых пала немилость панов и легионеров. Эти леса стали их школой борьбы за свободу и независимость. Здесь же проводили большую работу большевики-подпольщики, организуя и направляя людей, разъясняя им цели борьбы. Росла и множилась партизанская армия, затрудняя каждый шаг ненавистных врагов.