— Сумела она пережить все это?
— Что вы. Она очень была чувствительная, сестра моя. Нежная, хрупкая душа, самая приманка для разных подонков! Вроде Хольберга. Вроде Рунара. Они это сразу поняли, у них, у мерзавцев, нюх! Оба изнасиловали ее, каждый по-своему. Разорвали на части, как волки добычу.
Элин опустила глаза.
— Звери, звери!
Эрленд подумал немного.
— Как она повела себя, когда поняла, что беременна?
— На мой взгляд, разумнее некуда. Сразу решила, что с радостью сохранит и родит ребенка, несмотря на обстоятельства. Она любила Ауд всем сердцем. Они были так привязаны друг к другу! Сестра ухаживала за дочкой, растила ее! Все, что могла, делала для нее. Бедная девочка!
— А Хольберг знал, что ребенок его?
— Знал, конечно, еще бы, но отрицал это. Говорил, это не от него, мол, сестра спит с кем попало.
— Значит, они больше не общались, ни на предмет дочери, ни на…
— О чем вы! Никогда! Вы как себе это представляете? Ничего такого в принципе не могло быть.
— Не могла Кольбрун послать ему это фото?
— Нет, нет. Я даже представить себе этого не могу. Исключено.
— Он мог и сам сделать снимок. Или кто-то, кто знал эту историю. Он мог, скажем, прочесть сообщение о смерти в газете. Были об Ауд некрологи?
— В местной газете. Я сама и написала. Наверное, он мог это прочитать.
— Ауд похоронена здесь, в Кевлавике?
— Нет, мы с сестрой родом из Сандгерди, там есть небольшое кладбище, на Китовом мысу. Кольбрун хотела, чтобы ее похоронили там. Дело было посреди зимы, едва смогли могилу вырыть.
— В свидетельстве о смерти написано, что девочка умерла от опухоли мозга.
— Так сказали сестре. А она просто взяла и умерла, несчастная крошка, и мы ничего не могли поделать. Четырех лет не было!
Элин посмотрела на фотографию и подняла глаза на Эрленда:
— Просто взяла и умерла.
В доме темно, слова, горькие, скорбные, отдаются гулким эхом.
Элин встала, зажгла тусклую лампу, вышла в коридор, дальше, кажется, на кухню. Открыла воду, что-то куда-то налила, открыла какую-то жестянку, запахло кофе. Посмотрим покамест, что висит на стенах. Картины и рисунки. Пастель, в черной рамке, явно детская рука. А, вот то, что нужно. Две фотографии Ауд, разного возраста, промежуток года два, наверное.
Первое фото черно-белое, делали в студии. Девочке меньше года, сидит на подушечке в симпатичном платьице, в волосах бант, в руках погремушка. Повернута на три четверти к объективу, улыбается, видны четыре крошечных зуба. На другой фотографии ей года три, наверное, эту делала сама Кольбрун, цветная. Девочка стоит среди каких-то кустов, ее освещает яркое солнце, одета в толстый красный джемпер и юбочку, на ногах белые носочки и черные туфельки с блестящими пряжками, смотрит прямо в камеру. Выражение лица серьезное, наверное, мама просила ее улыбнуться, а та закапризничала.
— Кольбрун так и не пережила это, — раздался голос Элин.
Эрленд обернулся, вот она, стоит в дверях.
— Врагу не пожелаешь такого, что и говорить.
Взял у нее из рук чашку с кофе, сел обратно в кресло, Элин — на диван, лицом к нему.
— Курите, если хотите, — сказала она.
— Я пытаюсь бросить.
Чего это я извиняюсь, не к лицу это. Да и в груди болит, не стоит. А, черт с ним, где эта пачка. М-да, уже девятая сегодня.
Элин пододвинула ему пепельницу.
— Слава богу, не мучилась долго перед смертью, — сказала Элин. — Вдруг у нее начала болеть голова. Доктор и думал, что это мигрень, давал ей таблетки, да толку-то! Не очень хороший врач, Кольбрун говорила, от него всегда несло перегаром, ее это беспокоило. Но времени не было, все произошло так быстро. Бедной девочке делалось все хуже, а врачи ведь могли бы и заметить! У нее пятна на коже были, цвета кофе с молоком, потом в больнице сказали, это известный симптом. Под мышками. И наконец ее госпитализировали, тут у нас в Кевлавике, и решили, что какая-то опухоль в нервной системе. Оказалось, в мозгу. Все было кончено за полгода.