- Добро! – улыбнулась Анэка, хотя улыбаться было нечему и говорить не особо хотелось.
- Как прошло? – все же поинтересовалась лекарь, протягивая Анэке плошку с теплым, козьем молоком. – Или ты не намерена об этом говорить?
Намерена или нет, но с кем-то поделиться Анэке придется. Не с Фоггом же говорить о том, что произошло ночью. Хотя Анго была уверена, что орлан поймет ее так, как надо. Но все же, он мужчина. Циана была ближе в этом плане, ведь ее сестра тоже нечестива.
- Все не так просто, да? – словно бы прочла мысли по глазам Циана. – План не сработал.
- Частично, – неуверенно начала Анэка, присаживаясь на койку, где еще вчера вечером спал Хайгосновец.
Циана, собрала белокурые волосы в небольшую косу и завязала платок на голове. Она не лезла иллинке в душу, но терпеливо ждала, пока та сама решится что-то рассказать, поделиться, поведать как все было. Не любопытство владело Цианой, а страх, что Анэка может впутаться в какую-то историю, которая может дорого обойтись ей и им всем. Они все же гости здесь и надо это признавать.
На улице было теплее, чем ожидалось. Когда Анэка шла от своей кельи до лекарни, она даже не успела замерзнуть, хотя первый месяц зуи – вересень, уже обрел стать и крепость. Иногда кусты багульника, что рос по дороге в лекарню, покрывался морозным инеем, плел морозные узоры, зазывая к себе в гости следующий месяц, более злой и жгучий, который так и назывался – морозец, оправдывая свое яркое название. Холода в этот месяц иногда были жестоки даже в краю «мягкого холода» – у магар.
- Думаю, мне придется продолжать эти …ночи, чтобы вызнать правду, которую скрывает Захария, – призналась Анэка, когда Циана, уже не надеялась на разговор. – В эту ночь мне не удалось…
- Может она и ничего не знает, а? – осторожно спросила Циана, складывая льняные полотенца на тумбу.
- Знает. Я чую. Да и Хайгосновец… – она запнулась, понимая, что сейчас снова подумала о том, что долгое время пыталась вообще не вспоминать вепску. – Он сказал, что Каилла в беде, и весь вепский народ.
- Джент вроде же приглашал на вече…
Анэка вздохнула. Она и забыла, что вече должно было состояться вчера вечером. Она начала опасную игру с Захарией, не зная даже куда это может ее завести. Ведь по итоге, не известно, какими сведениями обладает эта девица и почему она так тянется именно к Анэке. Все в Захарии настораживало иллинку, и Циана похожу понимала это не хуже других, именно поэтому она произнесла следующую фразу:
- Знаешь, она сюда заходила. Захария. Вчера перед тем, как вы встретились. Она навещала одного из больных. Тяжело больных. Его зовут Брокл, он хаттунец по крови, и похоже они хорошо знакомы, она называла его хогдарским прозвищем «бокай», что в переводе с хаттунского означает…
- Земляк, – закончила фразу за Циану, Анэка,
- Верно, – улыбнулась та. – Выходит, она не иллинка, а хаттунка по крови. Возможно, этот уже не молодой войн, ей родня. Может, есть другой способ узнать сведения, кои нужны тебе.
Анэка допила молоко и поставила плошку на стол. Она не в праве была просить Циану, разрешить ее споры и подозрения, тем более, что сама лекарь не раз говорила, что в кознях кому-то не участвует и заговоров избегает. Да и неприятностей – тоже.
- Будешь пытать больного? Не особо хороший способ.
- Не буду, – твердо сказала Циана. – Но я хорошо знаю хаттунский, я просто могу ему помочь, облегчить боль и участь. Кто знает, что на смертном одре он может нам поведать. Это не пытка, я просто выслушаю его.
- Будто его некому выслушать, – усмехнулась Анэка, глядя на спокойное лицо Цианы.
- Есть. Но я лекарь, это другое. Я – последняя надежда на жизнь.
Последние слова были сказаны не столь с превосходством, сколь с обреченностью. Иногда Анэке было интересно знать, как же Циана справляется с тем, что кому-то приходится сообщать невеселые новости. Как она справляется с этим? Ведь это же силищей внутренней надо обладать немереной. Это восхищало Анго.
- Добро! – коротко произнесла Анэка. – Даю тебе добро на это праведное дело. А сейчас мне надо к Дженту.
Утро на озере Пиур выдалось холодным. Резкий ветер поддувал снизу лежанки, где накрытые медвежьими и лисьими шкурами, лежали Гуйтана и Кайосса. Последней не спалось и она, уставившись невидящим взглядом в колышущийся потолок шатра размышляла о том, как теперь им с Конгором быть. По сути ночью у них с Гуйтаной не было ничего. А точнее, она позволяла Гуйнтане многое, но мыслями Морана была не здесь. Где-то далеко или высоко. Она в перерывах между поцелуями вспоминала то Вилрейн, то глаза Анго, то Норлана признающегося ей в любви и не вернувшегося с того боя. Возможно, что Норлана убила сама Гуйтана, она же видывала, как он смотрел на нее, на Морану. А учитывая, что от души Гуйтаны почти ничего не осталось, она запросто могла сама убить любого. И ночью, нет, рядом с ней была не Гуйтана… Кто-то, с ее телом, ее губами, ее пальцами, но душой – другой. Другим взглядом и другими намерениями. Намерениями обладать, владеть, порабощать.
Морана размышляла о том, почему Гуйтана позволила кому-то завладеть собой. Ведь она была не насколько слаба и мелочна, чтобы сдаться без боя. Давеча Ярона говорила ей о том, что даже Гуйтану могли склонить к этому просто. Знали куда бить и чем, как сломать. Сегодня Гуйтана проникала в нее так, что можно было с большой долей уверенности сказать – это была не она. Морана слишком хорошо помнила все прикосновения, все вхождения, все толчки внутри той, которую любила. Той, которой больше нет.
Тем не менее, Гуйтана носила под сердцем чьего-то ребенка, и Морана была уверена, что он либо от Майсабра, либо от Тангрева. А может и от двоих сразу. Она слыхала от распутности души Аль-Цзы, теперь она готова была убедиться в этом лично. И она убедилась, сегодня ночью. Сейчас Гуйтта, была беспечна и тиха, и Морана наблюдала за ней, спящей. Умиротворенное лицо не выказывало то, что внутри чужая душа. Моране вдруг подумалось, что она запросто может …убить Гуйтту. А потом убить и всех, кто встанет на ее пути. И она будет убивать до тех пор, пока на земле вепсов не воцарится мир и покой. Но ее останавливала …беременность. Одно дело убить врага, но совсем другое дело, когда враг на сносях. Ребенок в любом случае не виноват.
Морана вздохнула и выскользнула из-под шкуры, быстро, чтобы не замерзнуть, хватая одежду и скрываясь за шторкой, где подле стола стояла чугуйка, едва теплясь от прогоревших дров. Морана подкинула поленьев, застегивая камзол. За пределами шатра было тихо. Она прислушивалась часто, а сейчас она прислушивалась почти всегда. Время такое, оно требовало быть начеку.
Поправив теплые сапоги, Морана бросила последний взгляд на спокойное лицо Гуйтты и вышла вон.
4.
Вилрейн было загодя известно многое, но она даже не предполагала, что ей придется тащить с того света нечестивого избранника своего брата.
- Обширная рана, госпожа – сообщил седовласый Байхозер. – Он может не выжить!
- Он должен выжить! – с нажимом повторила Вилрейн. – От этого зависит честь и слава Самси.
Байхозер взглянул строго на двух своих помощников, которые пытались прижать рану на боку молодого вепса.
- Госпожа, нам придется прибегнуть к подмоге Бейзера. Пожалуйте ему часть подати, покамест мы готовимся в путь.
- Добро! – кивнула Вилрейн. – Отдайте им трех лучших мулов и грида Росса. Херон!
- Да, госпожа.
- Херон, будешь сопровождать Байхозера к Бейзеру и обратно. Молодой вепс должен выжить, делайте все что надо. Понятно говорю?
- Да, госпожа.
Бейзер жил у самого моря, на мысе Бейтраградец. Это был глубокий старец, коему было уже далеко за мыслимые пределы возраста. С ним жили только его сын и несколько учеников. Если кто и мог вернуть к жизни Кронго, так только он. Вилрейн понимала, что он того, будет жить Шейк или нет, зависит слишком многое.
- Гильорон! Разыщи мне «Белого война», поскорее.