– Минут пятнадцать. – Марина взглянула на часы и подняла пристальный взгляд на приятельницу. – Не нравится мне твое состояние, драгоценная моя. Не хотела говорить при встрече, но вид у тебя… Не блестящий, скажем так. Что случилось?
– Со мной – ничего… – поколебавшись, ответила Александра. – Нет, правда. Случилось с одним близким человеком… Но мне трудно об этом говорить.
– Ясно. – Лицо спутницы сделалось еще серьезнее. – В душу лезть не буду, но знай, я всегда готова помочь.
– Поэтому я и позвонила тебе, – призналась художница. – Если честно, совсем растерялась… Хотела срочно уехать из города, но пришлось задержаться, по семейным обстоятельствам… И я хочу попросить: если тебя вдруг начнут спрашивать обо мне – где я, не встречала ли ты меня…
– Скажу, что ничего не знаю, – опередив ее, завершила фразу Марина. Морщинка, прорезавшая было ее переносицу, разгладилась. Приятельница неожиданно светло улыбнулась: – Брось, не переживай сильно. Разные бывают обстоятельства. Ты что-то уж совсем приуныла!
– Вот поговорила с тобой, и стало легче! – улыбнулась ей в ответ Александра.
В самом деле, у нее отлегло от сердца, когда она услышала простые слова утешения. Ей даже удалось снова уснуть, ненадолго, но на этот раз глубоко провалившись в сон. Когда Марина растолкала ее, торопя на выход, художница почувствовала себя освеженной.
Платформа, на которой они оказались, была одной из тех, мимо которых большинство пригородных электричек проносятся мимо. Сзади она граничила с лесом, впереди, за путями, тускло светился фонарь, воздвигнутый над несколькими дощатыми ларьками, сколоченными еще в советские времена. Здесь было намного холоднее, чем в Москве, из леса тянуло близящейся стужей. Александра наглухо застегнула куртку, которую распахнула в душном вагоне. Марина тоже поеживалась.
– Глуховато, – кратко высказалась художница.
– Зато воздух! – бодро ответила Марина. – Идем, тут недалеко.
Женщины были одними из немногих пассажиров, которые высадились на платформе. Всего к лестнице, спускающейся к путям, спешило пять-шесть фигур, машинально подсчитала Александра. Они с Мариной осторожно преодолели обледеневшие железные ступени, пересекли полотно, ступая по щелистым доскам, и вышли на маленькую площадь, над которой горел фонарь. Второй фонарь, поменьше и послабее, светился над крыльцом одноэтажного кирпичного здания с вывеской «Продукты». На крыльце, под фонарем, курил мужчина. Рядом крутилась стая собак. Увидев пассажиров, собаки дружно устремились им навстречу, виляя хвостами и вразнобой потявкивая. Других обывателей Александра на площади не заметила. Ларьки, угрюмой чередой стоявшие вдоль платформы, были закрыты. Марина взглянула на часы:
– Да, глушь. Тут все закрывается в семь. Жизнь замирает. Идем скорее, пока еще народ на улице…
Она храбрилась, но последнее замечание дало художнице понять, что Марине тоже страшновато в этом глухом поселке, где останавливались далеко не все электрички. Женщины пошли быстро – по утоптанной дорожке, ведущей вдоль высоких заборов. Резкий скрип снега под их подошвами свидетельствовал о том, что морозное дыхание, тянувшееся из леса, Александре не почудилось. «А в Москве оттепель, влажная духота, невозможно полной грудью вздохнуть, как будто что-то давит… Всего-то отъехали на пятьдесят километров к северу, и совсем другой климат!»
Марина внезапно остановилась. Александра, шедшая чуть позади, по пятам, едва не столкнулась с ней.
– Пришли. – Марина принялась стучать в кованую железную калитку, сперва кулаком, затянутым в перчатку, потом ногой. – Погоди, сейчас нас впустят.
– А если никого нет дома?
– Да он всегда дома, всегда! – с внезапным раздражением ответила Марина. – Он еле передвигается, особенно в сырые и холодные месяцы. Разве что летом выползает в сад. Ноги больные, да и спина… Я не знаю, что у Птенцова здорового осталось.
– Постой! – изумленная, воскликнула Александра. – Но ведь это не… не тот самый Птенцов?!
– Вы разве знакомы? – Марина прекратила стучать и обернулась. В сумраке трудно было рассмотреть ее лицо. – Я никогда от него твоего имени не слышала. Да и ты о Птенцове не упоминала.
– Я думала, он давно умер… – вырвалось у художницы.
Марина рассмеялась:
– Так думают очень многие! Кстати, если ты ему скажешь, что считала его покойником, Птенцова это очень развеселит. Он человек с юмором.