Мы понимаем друг друга. Нас воспитывали в совершенно разных условиях, но каким-то образом у нас много общего.
— Хочешь играть в эту игру — валяй. Но если спросишь моего мнения — твои друзья полны дерьма.
Я замираю на верхней ступеньке и оборачиваюсь.
— Что? — Может, я не расслышал.
Никто не встает на мою сторону. Никогда.
Волна чего-то, похожего на благодарность, пытается растопить мое обледеневшее, мертвое сердце, но я сопротивляюсь. Наверняка он говорит это, чтобы я не устраивал сцен самобичевания. Я облажался. Я виноват. И ничего тут не поделаешь.
— Понимаю, они злятся, что вы с Ароном поставили их в неловкое положение. — Мэтт медленно поднимается мне навстречу. — Но здесь не только твоя вина. Арон знал, во что ввязывался. Так же, как и я. Он нарушил правила. Влюбился в тебя, хотя ты предупреждал не делать этого. Естественно, он не смог сопротивляться. Твоим друзьям легко говорить, что ты вообще не должен был начинать что-то Ароном. Но ты не такой мудак, каким они тебя выставляют.
— Я такой и есть. Должен им быть. — Мне не нравится, что Мэтт видит меня насквозь.
— Нет. Не такой. — Мэтт подходит ближе. — Ты не показываешь, что их слова тебя ранят. Они без понятия, что ты чувствуешь себя виноватым.
Теплые губы касаются моей шеи.
— Это ничего не меняет между нами. — Руки Мэтта проникают под мою рубашку, вырывая у меня стон.
— Дэймон сказал, что нам надо притормозить.
— А ты обычно поступаешь так, как велит Дэймон?
— Не хочу повторять те же ошибки.
Ухмыльнувшись, Мэтт отстраняется.
— Я хочу тебя трахнуть, а не окольцевать.
— Какие милые вещи ты мне говоришь. — Я хватаю Мэтта и тащу в свою спальню.
Мы валимся на кровать, переплетаясь руками и ногами. И хотя в голове все еще мигает знак «Ошибка!», ощущение тела Мэтта на мне одерживает верх. У меня уже вырабатывается зависимость. И когда он уйдет, мне явно понадобится реабилитация.
Правда в том, что я не лгал, когда говорил, что не знаю, какое будет «число» с Мэттом. И лишь при одной этой мысли у меня от страха трясутся поджилки.
Я кладу руку ему на грудь и слегка отталкиваю, хотя его бедра все еще втираются в мои.
— В чем дело? — спрашивает Мэтт.
— Может, нам стоит остановиться.
Он отстраняется, неправильно истолковав мои слова.
— Прямо сейчас?
Я хватаю его за задницу, притягиваю обратно и практически теряю связь с реальностью, когда чувствую прижимающийся ко мне каменный член.
— Нет, не сейчас. Но, в смысле, ты же завтра возвращаешься в Фили. Так что, может, это будет чистый разрыв.
— Я вернусь через две недели.
— Для публики.
Мэтт секунду колеблется, затем пожимает плечами, будто это не важно.
— Как хочешь.
Я замечаю про себя, что не так давно имел подобный же разговор с другим парнем, и он был недоволен. Все бы отдал, чтобы Арон тогда принял мои условия так же легко, как Мэтт. Но в эту минуту, лежа на кровати, я чувствую тяжесть в груди, которая охрененно похожа на разочарование.
***
Когда в коридоре у двери спальни раздаются шаги, я улыбаюсь и перекатываюсь на спину, уверенный, что Мэтт пришел меня будить, как обычно. Через секунду вспоминаю, что сегодня он должен был уезжать, и, судя по тому, как высоко стоит и сильно слепит солнце, я, видимо, упустил возможность попрощаться. На мгновение от надежды, что Мэтт еще здесь, вспыхивает радость, но она тут же гаснет, когда в дверях появляется моя мама.
Папина собственная Мишель Обама. По крайней мере, именно так он пытается представлять ее общественности. Для меня она та, кто надерет мне зад, если сделаю что-то не так. И судя по выражению ее лица, сейчас именно такой случай.
— Все еще в постели, как я погляжу, — отчитывает мама, но шоколадный взгляд излучает тепло, и не ясно, шутит она или говорит серьезно.
— Разве мне нужно куда-то торопиться?
— Ну, не знаю, может, в большое офисное здание в Мидтауне, где будешь трясти помпонами и кричать: «Голосуйте за моего отца!» — Ох, так это она полушутливо дразнит меня по поводу выбора жизненных путей.
— Потрясающая картина, мам, но, думаю, этого никогда не произойдет. — Я сажусь, убедившись, что укрыт простыней.
Мама закатывает глаза.
— Я твоя мать. Чего я там не видела.
— Да, но мне уже не два годика.
— Хотя твое поведение в последнее время говорит об обратном. — Взгляд мамы оценивающе скользит по комнате. — А где...
— Его зовут Мэтт, и он уехал в Фили. А что ты здесь делаешь? Тебя послал папа?
— И да, и нет. Он хочет, чтобы я убедила тебя порвать со своим футболистом и вернуться к работе. И я собираюсь выполнить лишь часть поручения.
— Я не расстанусь с Мэттом.
— Вот, — улыбается она. — Это было легко. А теперь марш на работу.
Черт бы побрал ее материнские приемчики.
— И какой в этом смысл? — спрашиваю я. — Каждый советник отца считает необходимым отвергнуть мои идеи. Я там практически невидимка. И на самом деле, от них вообще никакого толка. Эти люди ничего не делают, чтобы решать проблемы. Их интересует только личная выгода.
— Так пойди и потребуй от них изменить отношение.
— Я пытался. Они гладят меня по головке, говорят «хороший мальчик», как песику, а затем притворяются, что я вообще ничего не говорил. Поэтому я и перестал туда ходить. И знаешь, что? Единственный, кто пилит меня, чтобы я таскался в офис, это папа.
Мама вздыхает.
— Чего ты хочешь в жизни, Ноа? Что для тебя важно?
Единственный раз, когда мне что-то было важно, этот «что-то» потоптался на моем сердце, а затем его обосрал.
— Тебе не нравится политика...
— Дело не в том, что она мне не нравится. Я правда намеревался следовать выбранному вами с папой плану. Но потом ты сама подала мне идею, и я решил, что смогу добиться реальных перемен. Политика — это длинная игра с краткосрочными результатами. Всем угодить невозможно, так что приходится угождать большинству, чтобы иметь мизерный шанс помочь тем, кто действительно в этом нуждается. Я хочу попробовать сделать мир лучше, а не приумножить богатство толстосумов.
— Дай отцу время до конца кампании. Отдай свой долг, а потом уже говори о больших переменах.
— Вот уже четыре года я отдаю долг.
— Нет. Все это время ты относился к нему несерьезно. Я хочу, чтобы ты приложил усилия. До внутрипартийных выборов остался всего лишь год. Бог свидетель, если отец в этот раз не добьется успеха, нас всех ждет еще четыре года напряженной предвыборной кампании.
— Если он не добьется успеха, может, следует уже отказаться от мечты о Белом доме?
— Ох, я тебя умоляю. Твой отец — упрямый осел. Он будет пытаться снова и снова, пока не добьется любви всего Американского народа.
Хочется возразить, что такая стратегия не сработала в случае с другим известным кандидатом от демократов, но я сдерживаюсь.
— Ладно, — сдаюсь я. — Я снова начну прилагать усилия.
— Ты должен что-нибудь сделать, малыш. Твое баловство с симпатичным футболистом долго не продлится. Не успеешь опомниться, придет время для решительных действий.