- Но все-таки 'Похоронный марш на смерть попугая'.
- Нет, вовсе нет, это точно.
- Но многие.
- Точно.
- Но конечно.
- Напротив.
На протяжении следующих тридцати лет Морханге являлся наиболее прославленным пианистом в мире.
В 1975-м он переехал в Японию, и, так совпало, купил дом на том самом острове и в том самом городе, где жила мадемуазель Мацумото.
- Почему Япония?
- Я долгое время был очарован Японией - гравюры Утамаро, Хокусаи и Хиросиге, эти очаровательные маленькие стихотворения, хокку, это - искусство вычитания, искусство страха перед внешним миром, но на самом деле оно не столь питает ужас перед внешним миром, сколь избегает искусственности, а западное искусство по контрасту создает впечатление насыщенности искренностью...
Отмечалось, что его наивысшие триумфы связаны с Рахманиновым, Чайковским...
- Да, так и есть, именно этим меня поразило японское искусство. В молодости я испытывал лишь презрение к Динозавру, старику, который, прежде всего, ничего не смыслил в произведениях, которые якобы учил играть, ему льстила почтительность, с которой к нему относилась мадемуазель Мацумото, почтительность, которую с такой готовностью выражала ему японка, к тому же - юная девушка. Тогда я не понимал, что в ее исполнении есть что-то подлинное...
Я прожил много лет в Америке, а потом кто-то случайно включил мне запись Четвертой баллады Шопена в исполнении мадемуазель Мацумото. Именно с этим произведением я выиграл 'Prix d'Orphee'. Я был поражен исполнением, которое, кажется, предвосхитило столь многое из произошедшего за последние двадцать лет, ради справедливости к себе я послушал запись, которую сам сделал в то время. Прослушав запись, я начал себя презирать. Если бы Делакруа умел играть на пианино, эта театральщина - именно то, что он продемонстрировал бы...
Прослушав запись мадемуазель Мацумото, я увидел качество, которое не мог увидеть прежде - она избегала фатального погружения в самовлюбленность, а ведь Динозавр со своим идиотизмом заставлял это делать всех своих учеников независимо от степени таланта. Она смогла извлечь из недр души нечто большее...
Я завершил турне, ездил в Токио, c'etait affreux, подумал, что настоящая Япония - не там, пересек море и высадился на Сикоку, на острове, где стоят 88 буддистских храмов, я привез из Парижа свой 'Стейнвей', старое педальное фортепиано, которое мне удалось поднять...
Оказалось, что мадемуазель Мацумото до сих пор живет там. Я помнил свои прежние поступки и боялся к ней приблизиться.
Восемь лет я жил в этом городе, ни разу с нею не встретившись. Я знал, где она живет, потому что однажды, прогуливаясь, услышал Четвертую балладу, слишком невероятно, чтобы двое людей, которые способны ее исполнить, жили в этом городе. Так что я обошел эту улицу стороной.
Однажды, после прогулки по сельским просторам, я вернулся и пошел на ее улицу, услышал начальные такты Четвертой баллады Шопена в фа-миноре. Более, чем когда-либо, я почувствовал, что был несправедлив к ней, почувствовал, что должен извиниться. Испытывая невыносимые муки, я ходил туда-сюда у ее дверей и ждал, когда она закончит - двойные октавы таяли в воздухе и переходили в легато совершенной неторопливой простоты, но вдруг я увидел непреодолимую трудность. В Японии общепринятые правила вежливости предусматривают, что обувь нужно снимать, входя в дом, но я никогда не заботился об одежде, и тут вдруг вспомнил, что утром я не смог найти носки, поэтому надел синий носок и красный, в каждом - огромная дыра на большом пальце, я не могу явиться к мадемуазель Мацумото в таком виде. Как безумный, бежал я по улицам Токусимы, нашел магазин, купил пару носков, мысленно я представлял, как Баллада приближается к арпеджио перед финалом, я швырнул на прилавок десять иен и выскочил на улицу, помчался в пределы ближайшего храма - никого в поле зрения - снял туфли и старые носки, свернул носки и спрятал в карман, надел новые носки, надел туфли, помчался к дому мадемуазель Мацумото. Она достигла мгновения тишины перед финальным взрывом. И вот финал - собравшись с духом, я постучался, она подошла к двери, я сказал: 'Мне необходимо с вами поговорить. Вы должны позволить мне извиниться', она жестом пригласила меня войти, я снял туфли и последовал за ней, мы зашли в комнату с пианино, я стоял перед нею, все японские слова выпали из головы, я вывалил на нее все свои размышления за десять лет, а когда сделал паузу, она сказала:
'Vous etes tres aimable, M. Morhange, mais ce n'est point a moi que vous devez addresser vos louanges,
и указала жестом на пианино.
C'est mon eleve que vous venez d'entendre',
и познакомила меня с двенадцатилетним мальчиком, он молча поклонился.